Автопортрет с устрицей в кармане - Роман Шмараков

– Я тоже слышал о таких вещах, – с одушевлением сказал Роджер. – В доме, где произошло убийство, один человек, всегда вовремя плативший молочнику, явственно видел призрака. Это был мужчина среднего роста, в серых брюках, черном сюртуке и черной кепке, с цветком в петлице. Свидетели уверяли, что при жизни призрак носил черный сюртук и светлые штаны, но без цветка; о чем это нам говорит, неизвестно. А одна девушка, тайно от матери увлекшаяся медиумизмом, однажды записала сообщение от своего покойного отца, доктора канонического права, сельскохозяйственного химика и члена различных ученых обществ; он открыл ей много всего, а чтобы подтвердить, что это действительно он, – среди сельскохозяйственных химиков встречаются люди редкой добросовестности – велел ей взять на такой-то полке энциклопедию и открыть на странице 749: она-де найдет его имя, записанное там, где не видела его прежде. Она открыла книжный шкаф, которого никто не открывал много лет, и нашла имя отца на странице 749, в статье «Сколопендра», хотя раньше никак не думала, чтобы он имел к этому какое-то отношение. Она тотчас позвала мать, рассказала ей все, и они обнялись и плакали, глядя на статью «Сколопендра». В жизни много трогательного.

– Послушайте, – сказал мистер Годфри, – каждый, у кого есть глаза, читал что-то подобное, и каждый, кто наделен слухом, об этом слышал. Будьте милосердны, дайте покой этому кладбищу бессмысленных знаний, иначе мы конца не увидим правдивым историям, как на одном сеансе по воздуху носилась тонкая женская рука, вся в перстнях, столярные инструменты выбрались из шкафа и ползали по чьему-нибудь телу, а пролетевшая гитара ударила в лоб корреспондента местной газеты, из-за чего ей потом завидовал весь город… По-моему, уже достаточно.

– И еще гикающие звуки, издаваемые духами индейцев, – сказала Джейн. – Сперва они ведут себя удивительно скромно, стучатся в дверь, спрашивая, можно ли войти, а потом начинают гикать по всему дому, в таких местах, где даже подметать трудно, не то что гикать. Мистер Годфри прав. Это все не так увлекательно, как ожидаешь, зато потом так стыдно…

– А ты участвовала в чем-то подобном? – с интересом спросил Роджер. – В самом деле?

– Я бы не назвала это сеансом в собственном смысле, – сказала Джейн, раскаиваясь в своей опрометчивости. – Конечно, если считать, что долгие сборы, программки, лимонад в буфете и множество кашляющих людей уже составляют оперу, то, безусловно, это был сеанс, но есть люди, которые с таким определением оперы…

– Расскажи, не увиливай, – настаивал Роджер. – Похоже, ты здесь одна с таким опытом.

– Это будет поучительно, – поддержала мисс Робертсон.

– Ну, – неохотно начала Джейн, – кузина Бет решила это устроить у себя дома. Она много слышала об астральных телах, уровнях существования и перекрестной переписке и решила, что справится с этим. Она позвала двух своих подруг и меня. Вообще-то она обещала пирожные с глазурью, и когда я пришла, то уже нельзя было сказать, что мне плохо и у меня дела. Она страшно боялась, что ее мать узнает, что мы тут совершаем поклонение в доме Риммона, и оттого все было обставлено с ужасной таинственностью. Они погасили свет, потому что он создает помехи для вибраций, поставили бамбуковый столик и сели вокруг него, и у них сразу стало покалывать в пальцах и кто-то стал хватать их сзади за шею. Кузина Бет сказала, что чувствует, как вокруг них концентрируется сила, а обе подруги кузины Бет начали повизгивать, но тихо, чтоб не мешать вибрациям. Тут кто-то начал толкаться в столик, а кузина Бет принялась задавать ему наводящие вопросы. Она спросила, дух ли он покойного; он сказал, что да. Друг ли он нам? – Да. Подруги кузины Бет, полагавшие, что у них нет знакомых дальше Дансфорда, приободрились. Рад ли он нам? – Дух замялся; чувствовалось, что вежливость борется в нем с искренностью. Хочет ли он нам чем-то помочь? – О да, сказал дух, это его живейшее желание. Чем именно? – Тут столик, по-моему, попытался простучать увертюру из «Ифигении в Авлиде», не сумел и совсем сконфузился. Кузина Бет проявила удивительный такт и упорство, чтобы его разговорить. Стук опять начался, кузина Бет заговорила с ним, как со старым знакомым, но он держался холодно и сказал, что не имел такой чести… Разве не с ним мы говорили только что, спросила она. Столик сказал, что нет. – А кто это был? – Один джентльмен из Общества парапсихологических исследований, он и после смерти не может успокоиться и прекратить просветительскую деятельность. – А ты кто? – Столик сказал, что его зовут Понго, что это долгий разговор и лучше бы они пользовались доской Уиджа. Все приличные люди пользуются доской Уиджа. Кузина Бет сказала, что у нее тоже есть и сейчас она за ней сходит. Так-то лучше, сказал столик. Обе ее подруги смотрели на нее с гордостью. Она принесла доску, и этот столик, именующий себя Понго, сначала немного путался в буквах, но быстро освоился. Я думаю, что у них там есть обязательные курсы и что он на них брал смышленостью, а не усидчивостью. Пока они разбирались с доской, столик начал сильно стучать, и кузина Бет спросила Понго, зачем он это делает. Понго сказал, что это не он и что есть такие бесцеремонные люди, которые влезают в чужой разговор без спросу. Кузина Бет спросила, много ли сейчас вокруг него народу. Понго отвечал, что здесь темно, точно не скажешь, но он по опыту предполагает, что человек двести и что сейчас кто-то хватает его сзади за шею. Тогда она спросила у столика, кто тут еще есть. Столик отвечал, что это Наполеон. Кузина Бет сказала, что очень рада его приветствовать у себя в столе, а по лицам обеих подруг было видно, как они судорожно вспоминают, в каком году была битва при Ватерлоо, чтобы не опозориться. Надеюсь, им удалось. В таких обстоятельствах обычно лезет в голову Людовик Святой под дубом. Понго сказал, чтоб мы не беспокоились, это обычные помехи и сейчас он всех выгонит. Кажется, он немного ревновал. Но Наполеон был такой милый, что кузина Бет попросила, пусть Понго оставит его в покое и лучше расскажет немного о себе. Тот сказал, что его полное имя Понгарелли и он был акробатом в Италии в эпоху Возрождения, нес людям радость в ярмарочные дни, а потом влюбился в одну прекрасную девушку, и она полюбила его, но она была дочерью одного римского герцога, и ее родители никогда не дали бы согласия на их счастье. Но тут в Риме началась знаменитая чума, люди стали умирать, и он вымолил у своей любимой согласия бежать с ним во Флоренцию, чтобы не погибнуть; они бежали, но во Флоренции она заболела и умерла, а перед смертью взяла с него обещание, что он найдет ее на том свете, чтобы они были счастливы в мире без чумы и родственников; и он обещал ей это и похоронил ее на последние деньги, а сам поехал в Лукку и сел там на корабль, чтобы покинуть страну и в скитаниях избыть свое горе, но корабль утонул, едва выйдя из гавани. С тех пор в загробном мире он ищет свою возлюбленную и не может найти, а пока служит другим духам проводником и толмачом, дабы искупить свои грехи. Это была очень печальная история, обе подруги кузины Бет плакали. Тут Наполеон спросил, какого это герцога была дочь. Понго осведомился, говорил ли он уже о людях, имеющих обыкновение влезать в чужой разговор. Наполеон сказал, что во время великой чумы бежать во Флоренцию – это, несомненно, прекрасная мысль и что человек, способный на такие идеи, заслуживает похвалы, если не проносит ложку мимо рта. Понго отвечал ему очень высокомерно, что он сухой человек, которому не понять влюбленных, и что лучше бы ему заниматься своей артиллерией. Наполеон согласился, что ему многого не понять, а особенно – как можно утонуть в таком месте: он-де был в Лукке, когда ездил в гости к сестре, так там нет моря и даже реки приличной нет, и что это вообще за имя – Понгарелли: так никого не зовут или только цирковых лошадей. Мы чувствовали себя неловко, а Понго вдруг замолчал. Мы уже думали, что сеанс кончился, но кузина Бет сказала, что сейчас его вернет и что всего можно добиться практикой и концентрацией; Наполеон это подтвердил. Понго вернулся и сказал, что все в порядке. Кузина Бет спросила, где он был. Он отвечал, что разгонял людей, которые мешают нашему разговору, и что примерно сто человек ушло, а остальные еще здесь. Наполеон заметил, что для ярмарочного акробата у него удивительная тяга к камерности. Тут Понго обратился с горячей благодарностью к небу за то, что оно послало ему в этом доме понимающие сердца и снабдило их доской Уиджа, без которой он не мог бы излить свое сердце со всей полнотой. Наполеон сказал, что он ведет себя, как торговец этими досками на рождественской распродаже. Понго пытался его перебить, но Наполеон совсем разошелся и сказал ему, что он жалок, он ведет себя, как те духи, которые в чужих домах играют на аккордеоне и пристают ко всем с просьбами читать молитвы о смягчении их загробной участи, как будто здесь общество добровольного сочувствия осужденным. Понго только раскрыл рот, как начался стук в дверь; я подумала было, что это те сто человек, которые ушли, но кузина Бет поняла, что это ее мать, и спохватилась, что у нас тут дом Риммона; словом, тут все и кончилось.