Спящая - Мария Некрасова

–Гулять!

Щенки ещё спят, но Лёку слышат. Стоя у двери тёмного сарая, заваленного дровами, Лёка всё равно видит, своим цветочным нутром видит, как в глубине сарая, в самом тёмном углу на старом ватнике зевают и потягиваются его щенки.

–Гулять! Гулять! Гулять!– они подхватывают это так радостно, будто ничего лучше в их жизни не случалось. За это Лёка и любит собак: они умеют радоваться.

Щенки выскакивают из сарая на лунный свет и скачками нарезают круги вокруг Лёки. Его щенки! Лёку переполняет настоящая, почти собачья радость, хочется вопить на цветочном и вслух: «Гулять!»

Втроём они добегают до калитки, и, кажется, Лёка быстрее всех. Он выпускает щенков и сам выбегает за ними на дорогу, не заботясь о том, что калитка хлопнула. Мать не проснётся: ей на работу. Никто не проснётся: увсех завтра дела. Никого нет, никого из людей, чистая прекрасная улица, залитая лунным светом. Нет здесь ни дурацкого Славика, ни его банды, ни этой из школы. Только деревья чуть шумят оставшимися листьями, только Лёка, птицы, звери и щенки. Маленькие коричневые молнии мечутся по серой в лунном свете дорожке от куста к кусту и обратно кЛёке, чтобы бросить это радостное «Гулять!».

Кажется, Лёка тоже бежал. Он не отдавал себе в этом отчёта: когда тебя переполняет радость, не видишь себя со стороны. Просто деревья мелькали быстрее обычного, просто в груди щекоталось собачье счастье, огромное, распирающее до слёз счастье. Они пробегали слепые чёрные дома, живые шепчущие деревья.

Лёка догнал одного из щенков и на ходу мазнул ладонью по жестковатому меху.

–Гулять!– они выкрикнули это хором и помчались ещё быстрее. Им было хорошо.

Жирный Витёк в школу не пришёл. Этого следовало ожидать, Лёка даже не обрадовался. Он уже был счастливым человеком, у него было целых две собаки, что ему до Витька!

Щенки остались дома, в заповедном сарае. Ночью, после прогулки, Лёка сам сварил им кашу с мясными обрезками, ухитрившись не разбудить мать, а придёт из школы – займётся будками… У счастливых людей простые заботы! Лёка даже не сразу заметил, когда дурацкий Славик достал его вчерашнее письмо, размокшее, с пятном крови, и читал вслух, чтобы всех рассмешить. Они смеялись, аЛёка сидел и думал о щенках и оВолшебной девочке – мало ли чего там смеются! Славик читал всё громче, чтобы Лёка наконец-то услышал и взбесился, а то зря он тут, что ли, старается…

Честно говоря, Лёка услышал поздно, только самый конец: «Училка опять орала, что я поливаю цветы. Как можно быть такой! Если бы она была цветком, она бы сидела и помалкивала в своём глиняном горшке, ледяном зимой, раскалённом от солнца летом. Как мне этого иногда хочется! Она поняла бы сразу! Не знаю, кого я ненавижу больше: дурацкого Славика с бандой или её. Славик, это чистое зло, у неё в любимчиках. Я боюсь, что однажды не смогу их больше терпеть, никого!..» Лёка не столько удивился, что Славик читает вслух его письмо, сколько тому, что в этот раз-то никто не смеётся! В классе наступила такая тишина, что сразу стало ясно: вошла училка, как всегда не вовремя.

Она подошла к ошалевшему Славику, молча цапнула у него письмо жуткими красными ногтями, нагло пробежала глазами по строчкам.

–Это не я!– завопил Славик, не соображая, что и так понятно.– Это Луцев писал, не я, правда!

Мог бы и не говорить, она бы сама догадалась. Дурацкий Славик никогда не поливал цветы.

* * *

…А вечером она явилась с этим письмом к матери. Лёка сидел в своём заповедном сарае и делал будку. Он почти забыл тот случай в классе, всё-таки щенки и работа по дереву заставляют забыть всё на свете. Конечно, дурацкий Славик сЮркой поймали его после уроков, конечно, шепнули своё обычное «Ты труп»– но вокруг было слишком много взрослых, чтобы они могли ему что-то сделать. От них Лёка узнал, что Витёк в городской больнице со сломанной ногой и вернётся не скоро. Даже от дурацкого Славика можно услышать хорошие новости.

Щенки возились на полу, грызя щепки, бормоча своё «Играть!», Лёка приколачивал последнюю дощечку к каркасу. Всё было отлично, пока в дверь не постучали.

–Леонид, выйди на секундочку.

–Да не на секундочку! Я уже говорила вам: надо что-то решать!– какой же противный у неё голос, у этой училки!

Лёка поёжился.

–Чужие письма не читают, ябеда. Или хотя бы потом не жалуются.– Лёка сказал это на цветочном. На человеческом всё-таки не решился. Он положил молоток, шепнул щенкам «Тихо» ивышел.

Во дворе было уже темно. Эта, в своём уродском учительском платье и наброшенном пальто, стояла у самой двери, потрясая Лёкиным письмом. Неужели матери покажет?! Вообще-то Лёка был почти спокоен: никаких особых тайн в том письме не было. Просто неприятно, когда тебе в голову лезут с ногами. Мать стояла за её спиной, и вид у неё был испуганный. Она боится этой, наверное, больше, чем весь класс. Всё время: «Какойточка Какойтовна, не сердитесь на него…»– противно слушать.

–Что ты там делал, Луцев?

Как будто это её дело! Лёка не стал отвечать, пошёл в дом, зная, что они пойдут за ним. Эта шла молча, а мать семенила, шумно загребая ногами, и бормоча: «Ну, Лёнечка, это невежливо, ну ответь учителю…»– фу.

На кухонном столе была чистая клеёнка и чай, накрытый на двоих в бабушкином сервизе для особых случаев.

–Ты ей ещё пирогов напеки!– Лёка сказал это матери на цветочном и с удовольствием отметил, как она вздрогнула. Вздрогнула и засуетилась, усаживая эту за стол, отодвигая табуретку…

–А меня-то не ждали.– Лёка кивнул на две чашки.– Можно я пойду?

Мать залилась краской и уставилась в пол. А эта как будто так и надо:

–Видите, он ни с кем не может найти общего языка. Не может нормально общаться ни со сверстниками, ни с учителем…

–Я?!– Лёка выкрикнул это вслух так, что, наверное, стёкла задребезжали.

–…К тому же нервный.– Эта невозмутимо отхлебнула чая.– Думаю, его всё-таки стоит изолировать. Мы с вами третий год бьёмся, а толку ноль.– Она вызывающе глянула на Лёку. Он уже изучил этот взгляд – взгляд училки и дурацкого Славика: «Ты мне ничего не сделаешь, а я тебе – что захочу».

Мать забормотала что-то совсем неразборчивое. Она боялась, Лёка не понимал, чего именно, только чувствовал. Да что эта училка себе позволяет?! Лучше бы и правда была цветком в горшке!

–Изолировать?! В подпол?! В тюрьму?! В ссылку?!– он сказал это на обычном, но, кажется, слишком громко.

Училка ошарашенно уставилась на него, как будто не сама только что распиналась, какой он, видите ли, нервный. Да с ней кто хочешь психанёт, она же… «Человек,– подсказал он сам себе.– Глухой, который не слышит даже цветов и оттого глух к чужим страданиям. Глупый, оттого что думает, будто всё знает, и злющий, если вечно выгораживает дурацкого Славика». Отчего-то эта мысль сразу улучшила настроение. Лёка подмигнул матери, а этой запел на цветочном: