Смерть Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее

– Каких?

– Это воробьи. Поговорив с Алешей, я заехал в зоомагазин и купил их тебе. Нравятся? Их зовут Ринки и Динки. Ринки – мальчик, Динки – девочка.

– Не хочу их. Хочу Херемию.

– Херемия скоро будет. Ты бы все же порадушнее к своим новым друзьям. Они все утро ждали встречи с тобой. Послушай, как они чирикают. Что они говорят?

– Они ничего не говорят. Они птицы.

– Прославленный Давид! Прославленный Давид! – вот что они говорят, повторяют и повторяют на своем языке. А что там насчет новой крови?

– Они собираются прислать новую кровь поездом. Доктор Рибейро будет ее в меня заливать.

– Это хорошо. Это обнадеживает. Как поступим с Ринки и Динки?

– Отпусти их на волю.

– Уверен? Они зоомагазинные птицы. Сами о себе заботиться не приучены. А что, если ястреб их сцапает и съест?

– Отпусти их на волю в помещении – где нет ястребов.

– Так и сделаю, но тогда не забывай их кормить. Я принесу завтра птичий корм. А пока покорми их хлебными крошками.

Выманить птиц из клетки удается не сразу. Освободившись, они летают по палате, врезаются в предметы и наконец усаживаются на карниз шторы, вид у них несчастный.

История с новой кровью оказывается правдой – или правдой отчасти, как он узнает от самого доктора Рибейры. Такова политика больницы – иметь под рукой запас крови для каждого госпитализированного пациента на случай, если понадобится. А поскольку кровь у Давида редкая, ее пришлось запрашивать из Новиллы.

– Вы собираетесь сделать Давиду переливание крови? Это из-за припадков?

– Нет-нет, вы неверно поняли. Кровь – отдельное дело. Кровь должна быть под рукой на всякий случай – на чрезвычайный случай. Такова наша общая политика.

– И кровь уже сюда едет?

– Кровь поедет сюда, как только банк крови в Новилле найдет донора. Это может занять некоторое время. Как я уже говорил, группа крови у Давида редкая. Исключительно редкая. С учетом его припадков мы ввели новый лекарственный режим, чтобы их контролировать. Посмотрим, что получится.

От новых лекарств Давид, похоже, не только сонный, но и унылый. Утренний урок с сеньорой Девито отменяется. Когда появляются гости из многоквартирника, он, Симон, уговаривает их не шуметь и дать Давиду поспать. Но вскоре возникает свежий приток посетителей: Алеша, молодой преподаватель из Академии, к которому Давид очень привязался, а с ним – многие одноклассники Давида. Алеша несет – с победным видом – ягненка Херемию в сетчатой клетке, или по крайней мере позднейшего в череде ягнят по имени Херемия.

Херемию выпускают, и детей уже не обуздать – они носятся, орут и хохочут, пытаются поймать его, а копытца ягненка скользят и разъезжаются на гладком полу.

Он, Симон, бдительно посматривает за псом в его логове под кроватью. Но все равно не торопится действовать, когда Боливар вылезает и прет на ничего не подозревающего ягненка. Он, Симон, вовремя бросается к собаке, хватает за шею и останавливает.

Здоровенный пес пытается освободиться.

– Я не могу его удержать! – пыхтит он, Симон, обращаясь к Алеше. – Убери отсюда ягненка!

Алеша загоняет блеющего ягненка в угол и вскидывает его на руки.

Он, Симон, отпускает Боливара, тот кружит вокруг Алеши, ждет, когда тот устанет, выжидает перед прыжком.

– Боливар! – Голос Давида. Он садится на кровати, руки вскинуты, палец повелевает. – Ко мне!

Одним легким движением пес сигает на кровать и устраивается там, не сводит взгляда с Давида. Палата умолкает.

– Дайте мне Херемию!

Алеша опускает ягненка и передает его в руки Давиду. Ягненок прекращает брыкаться и вырываться.

Они долго смотрят друг на друга: мальчик держит на руках ягненка, пес слегка сопит, все еще ждет своего часа.

Чары разрушены появлением Дмитрия.

– Привет, дети! Что тут происходит? Привет, Алеша, ты как?

Алеша строгим жестом велит Дмитрию замолчать. Эти двое никогда не питали друг к другу нежности.

– А ты, Давид, – говорит Дмитрий, – что затеял?

– Учу Боливара быть добрым.

– Пес – двоюродный брат волка, мой мальчик. Ты не знал? Никогда тебе не научить Боливара быть добрым к ягняткам. В его природе охотиться на них и драть им глотки.

– Боливар меня послушается. – Давид протягивает ягненка псу. Ягненок рвется из хватки мальчика. Боливар не шевелится, глаза в глаза с мальчиком.

Внезапно мальчик устает и оседает на кровати.

– Забери его, Алеша, – говорит он.

Алеша забирает ягненка.

– Идемте, дети, попрощайтесь. Давиду пора отдыхать. До свидания, Давид. Мы с Херемией придем завтра.

– Оставь Херемию, – приказывает мальчик.

– Это скверная мысль – при Боливаре его оставлять. Мы его завтра принесем, даю слово.

– Нет. Я хочу, чтобы он остался.

Сходятся на том, что воля Давида берет верх. Херемия остается в сетчатой клетке, на подстилке из газет, чтобы впитывалась его моча, и с горкой шпината, чтоб ему было чем подкрепиться.

Когда на свое дежурство приезжает Инес, ягненок спит беспробудно. Засыпает и сама Инес. Проснувшись, она сразу видит, что клетка лежит на боку, а от ягненка не осталось ничего, кроме головы и кровавого месива из шкуры и конечностей на прежде чистом полу.

Она смотрит под кровать и наталкивается на каменный взгляд пса. Выходит на цыпочках из комнаты, возвращается с ведром и шваброй, старательно прибирает следы бойни.

После кончины ягненка Херемии в мальчике возникает перемена. Посетителей теперь встречает не улыбка, а прохладная сдержанность. Воробьи Ринки и Динки исчезли в недрах больничного здания. Ни о них, ни об их судьбе речь не заходит ни у кого.

Кто-то из медсестер – а может, сеньора Девито – развесил праздничную гирлянду, синие и красные лампочки, на стене над кроватью Давида. Они мигают без всякой закономерности, но эту гирлянду никто не снимает.

На некоторых встречах мальчик молчит от начала и до конца. Бывают дни, когда он без всякого предисловия принимается рассказывать о Дон Кихоте, а когда история завершается, замыкается в себе, словно чтоб глубже осмыслить ее значение.

Одна такая история – о Дон Кихоте и мотке бечевки.

Однажды люди принесли Дон Кихоту спутанный моток бечевки. Если ты и впрямь Дон Кихот, – сказали они, – тебе удастся расплести этот моток бечевки.

Дон Кихот не промолвил ни слова, а вытащил свой меч и одним ударом разрубил моток надвое. Устыдитесь же, – сказал он, – что усомнились во мне.