Поход за последним «тигром» - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

впереди бойцов, с наганом в руке. Он бежал, не оглядываясь, но знал: за ним красноармейцы спешат в атаку. Челябинский бой был одним из самых важных и памятных в его жизни.

Колчаковцам удалось было прорвать заслон 5-й армии, но их прорыв вызвал молниеносную реакцию красных. Командарм Тухачевский выделил особую группу войск, чтобы остановить противника, а Волжский полк Вострецова бросился в обход колчаковцев, готовя тяжкий удар по их левому флангу.

Надвигалась гроза, погромыхивал гром, степь дышала распаренным воздухом, по-змеиному шевелились травы, в темноте скрипели повозки, раздавались голоса.

Покачиваясь в седле, Вострецов слушал приперченные незлобливой руганью разговоры. Грубые шутки не принижали, не обескрыливали красноармейцев, идущих стремительным маршем к месту боя, русские люди жили, трудились, умирали с шуткой-прибауткой, с крепким словцом.

Степан Вострецов был одним из них, выдвинутый революцией в командиры над ними же. Они понимали друг друга с полунамека. Был бодр Вострецов — усталые, бодрились и они; кидался в атаку Вострецов — они устремлялись за ним. Как и они, спал он на голой земле, ел затируху из ржаной муки, умел подковать коня, посмеяться над самим собой, похвалить смелого, отчитать труса.

Такие командиры — понятные всем, доступные для всех — вдохновляли бойцов сильнее самых высоких слов…

Одно видение сменялось другим: Петропавловск, Омск, Барабинск вставали словно из небытия, но Вострецову особенно ярко представлялись бои на реке Тоболе, когда верх брали то красные, то белые, и кое-кому думалось, что иссякли силы 5-й армии, что выветрился наступательный дух ее полков. Но 5-я армия одолела водный рубеж и погнала колчаковцев к призрачной столице призрачного верховного правителя России…

Волжский полк был опять в авангарде. Бойцы шагали, кренясь вперед, словно ввинчиваясь в ветер, лошади натужно тянули повозки. Белые струи бежали по унылой равнине, в замерзших болотах корчились ржавые кочки, издалека доносились паровозные свистки.

Уже совсем завечерело, когда Волжский полк вышел к Иртышу. Темнота скрывала реку, лишь редкие огоньки подрагивали на противоположном берегу, в воздухе расплывались громоздкие очертания железнодорожного моста. Вострецов послал разведчиков к станции Куломзино. В ожидании донесений ходил по хрусткому от первого снежка обрыву, курил трубку, слушая тревожные гулы далекого города.

Вернулись разведчики, сообщили, что Куломзино забито воинскими эшелонами. Лед тонок, но, если цепочкой проходить, выдержит. Ветер выдул с реки снег, молодой ледок пугал смоляным цветом и ускользал из-под ног, и опасно потрескивал. Вострецову стало казаться — ноябрьская эта ночь, тонко постанывающий лед, невидимый город за Иртышом полны страшных неожиданностей. Он невольно уторапливал шаг, но, проскальзывая с обеих сторон, осторожно, как на цыпочках, пробегали красноармейцы.

Они выскакивали на берег, скапливались под обрывом, готовые к бою. Вострецов немедля повел их к вокзалу.

Быстро разрастались запасные пути, бесконечными становились товарные составы. Разведчики захватили первого колчаковского солдата. Он сказал, что адмирал Колчак покинул город, а на вокзале десятки эшелонов, готовых к эвакуации. Вострецов приказал занимать подходы к станции, не открывая огня, разоружать всех, сам же с несколькими бойцами прошел на перрон.

Сжимая наган в кармане полушубка, он шагал вдоль поезда; из теплушек неслись шепоты, вздохи, надсадный кашель, унылая ругань. За товарными стояли пассажирские вагоны.

Не теряя времени, Вострецов стал вводить свои батальоны на станцию, расставляя их между воинскими эшелонами. Все делалось молчаливо, деловито, с непостижимой быстротой…

Сильный удар в корпус корабля оборвал воспоминания Вострецова, он хотел подняться на палубу, но в каюту вошел комиссар Петр Пшеничный.

Был комиссар светловолос, с тонкими чертами лица, красиво очерченным ртом. Шел ему двадцать пятый год, но он уже усмирял кулацкие восстания в Астраханской губернии, бил врангелевцев в Царицыне.

— Не время ли поднять андреевские флаги? — спросил Пшеничный.

— До Охотска еще триста миль.

— Нас могут прежде времени заметить местные жители или пепеляевцы. Они ведь на охоту ездят, у них и радиостанция есть. А царские флаги помогут еще день-два сохранить тайну.

— Флаги поднимем завтра.

— А сегодня я провожу вечер воспоминаний для третьей роты. Придете, Степан Сергеевич?

Комиссар был большим мастером по устройству всяких политбесед и политчасов, он проводил лекции о международном положении, выпускал рукописный вестник экспедиции, устраивал соревнования по стрельбе. Неугомонную свою деятельность он объяснял по-юношески просто: «Бойцы заскучают от безделья и утеряют боевой дух».

— Что ты всех подгоняешь, — сказал как-то комиссару Степан.

— Летящий камень мохом не обрастает. Я тороплюсь сделать как можно больше при меньшей затрате энергии.

Комиссар и на самом деле увлекался безмерно, испытывая восторг перед людьми, совершившими что-то необычное. Он преображался, рассказывая о таких людях, глаза горели, голос звенел. Но сам о себе рассказывать не умел: он тогда мямлил или же делался серым и скучным.

Вечером в кают-компании собрались все бойцы 3-й роты. Вострецов смотрел на безусых краснощеких парней, с болезненной остротой чувствуя себя среди них стариком, хотя ему шел сороковой год. Бойцы тоже ощущали разницу в возрасте и чаще обращались к Пшеничному, а не к Вострецову.

— У нас сегодня не просто воспоминания о пережитом. Сегодня кое-кто расскажет о необычайном событии, которое произошло с ним или его друзьями, — начал комиссар. — Кто-то кого-то спас, или спасли его самого, или кто-то несмотря на полную невозможность, выполнил свой долг перед Отечеством. Не знаю, кто сказал: «Долг кончается там, где начинается невозможное», но я не согласен с ним. Каждый человек должен хорошо и честно исполнять свое предназначение в условиях даже невозможных. Нам предстоит схватка с белым генералом Пепеляевым, и мы обязаны выполнить свой долг во всей его полноте. Был такой герой Гамлет, он обладал повышенным сознанием долга, но не имел воли для его исполнения. Кто слышал про Гамлета?

Бойцы 3-й роты вздыхали, покашливали.

— Не беда, что не слышали про Гамлета, у вас были веские основания не знать принца Датского, но революция скоро устранит их. Вернемся из похода, сядем за парты, тогда-то явится и нам Гамлет. Так вот, если Гамлет — сознание долга при отсутствии воли, то у нас избыток ее. Это мы — обмороженные, полураздетые — рвали голыми руками заграждения на сопке Июнь-Корань, бежали со штыками на укрепления Спасска. — Комиссар встряхнул пепельными рассыпающимися волосами. — Вот что хотелось сказать мне перед вечером воспоминаний.

После комиссара выступили трое красноармейцев, сбивчиво, торопливо рассказывали они истории из своей богатой приключениями военной жизни. Всем не терпелось послушать Степана Вострецова. Комиссар предоставил ему слово.

Бойцы 3-й роты повернулись к начальнику экспедиции, он привлекал внимание даже внешним обликом. Высокий, жилистый, с неизменной трубкой в зубах (за что прозвали его Командиром Трубкой), с кобурой маузера на боку, властным,