Сибирский кавалер - Борис Климычев

— Будем! — отвечала она, прижимаясь к его животу своим животом и ощущая божественную твердость внизу Федькиного живота. И опять прозвучал барабан, и Досифея облеклась в свои одежды и возгласила:

— Оденемся, братья и сестры, и разойдемся с миром. Помните, все мы приобщились великой тайны, и отступника ждет смерть, где бы он ни укрылся. Божий огненный меч повсюду найдет его и покарает! С богом!

Уходили из залы потихоньку, по одному и парами. Евфимия шла с Акилиной, одурманенная. Она спросила подружку:

— Мы еще вернемся в эту залу?

— Вернемся! Это называется «корабль».

— Почему «корабль»?

— Потому, что мы плывем на нем к счастью!

— К счастью?

— Ну да! Разве мы его ведали в своих деревнях? В городах? Кто от счастья большого в монастырь ушел? Тут половина беглых. Кто от барина бежал, кто от голода, кто от смерти. А счастья-то хочется.

— Хочется! — вырвалось у монахини Евфимии.

Грузинский царевич Бекар был красив и изнежен. Каракулевая шапка была крыта алым шелком. Голубая черкеска сияла золотыми газырями. Кинжал его был тоже в золотой оправе. Спокойно глядели его серые глаза с томной дымкой. Черные усы и бородка оттеняли шелковистость и гладкость кожи, покрытой золотистым загаром.

Царевич бежал из родных мест из-за угрозы попасть в персидский плен. Взял с собой самое ценное, что легко было навьючить на лошадей и верблюдов. Был в караване даже один индийский слон. Он волновал воображение всех, кто только встречался с поездом Бекара на его пути в Россию.

Караван сопровождали двадцать всадников, все молодые и красивые, на легких грациозных скакунах. Верхами ехали и грузинки, лица которых прикрывались шалями. Женщины, а с лошадьми управлялись привычно, гарцевали, позвякивая массивными монистами и браслетами.

Бекара предупреждали, что на Руси на лесных дорогах много бывает разбойников. Его спутники всегда были начеку. Уже вечерело, когда караван подошел к последнему перед Москвой яму. Комиссар почтовый станции Гаврила Насонович, узнав о том, что просится на ночлег такой огромный караван, вышел сам на крыльцо, изумился, увидев слона. И сказал:

— Верблюды еще — так сяк, но эту скотину я во двор завести не дозволю. Для неё и корма нет. Да еще лошадей мне затопчет.

Но явился начальник стражи царевича, высокий, властный и вспыльчивый грузин, и сказал комиссару:

— Мы гости императрицы российской, как смеешь ты, грязный шакал, указывать нам насчет слона или чего другого? Делай, что тебе велят! И моли Бога, чтобы я не прирезал тебя вот этим кинжалом, как худую овцу!

Гаврила Насонович уж и не рад был, что с таким человеком связался. Слона провели во двор, и поскольку в конюшне он не помещался, плотники тотчас отгородили часть двора, куда была постлана солома. Грузины разожгли во дворе костры, принялись варить кашу, жарить шашлыки и печь лепешки. Как не убеждал их Гаврила Насонович, что в доме есть печи и там пищу готовить удобнее, все было напрасно.

Гаврила Насонович вернулся в дом, стал нюхать нашатырный спирт и тереть виски английской солью. Сгорит станция, идти Гавриле Насоновичу в Сибирь.

Грузины развьючили одного верблюда, расстелили во дворе ковры, Нацедили в кованые серебряные кувшины вина из бурдюков, похожих на жирных баранов. Выпили и затянули гортанные песни. В это время во двор вошли два священника и дьячок с ними. Увидев пирующих горцев, благообразный длинноволосый поп перекрестил всю компанию и, тряся седыми кудрями, звучным и раскатистым голосом возгласил:

— О! Пресвятая Владычице Богородице, Небесная Царице, спаси и помилуй грешных рабов сих путешествующих. От напрасные клеветы спаси и от всякие беды-напасти и внезапные смерти. Помилуй в дневных часах, утренних и вечерних и во все времена. Сохрани их — стоящих, сидящих, на всяком пути ходящих, в ночных часах спящих, снабди, заступи и защити. От всякого злого обстояния, на всяком месте и во всякое время буди им, Мати Преблагая, необоримая стена, крепкое заступление всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь!

Второй поп махал кадилом, и прекрасный аромат ладана смешивался с запахом шашлыка. Дьячок звонким тенором подпел попу:

— Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй нас!

Сидевший в раскладном деревянном кресле царевич благодарственно поманил священников:

— Выпейте с нами, божьи слуги, берите кувшины и наливайте себе вина, кому сколько надобно.

Попов и дьячка долго уговаривать не пришлось, они сразу же взялись за кувшины, предварительно перекрестив их, а старший поп сказал, что надо благословить и бурдюк. Грузины не возражали. Никто не заметил, как попы подсыпали в кувшины и в бурдюк порошок.

Веселый привал продолжался, гортанные песни огласили округу. Догорали костры, их пошевеливали палками, и в ночной тьме взлетали и таяли искры. Во дворе становилось всё тише и темнее. Укрывшись буркой, уснул Бекар, задремал рядом с ним начальник охраны, захрапели красавцы-наездники, и сомкнули прекрасные глаза юные грузинки. Тут же прилегли и священнослужители. Старший поп сказал другому шепотом:

— Ну, Глындя, валите в дом, свяжите начальника станции, всех мужиков. А ворохнутся — режьте сразу. Лучше не стрелять. Нам барабанить вредно. Как там управитесь, начнем царевича потрошить. Грузинцы будут спать до второго пришествия. Мы им изрядно порошка в вино натыркали.

Глындя и Мухин потихоньку отправились в дом. Мухин играл роль дьячка. В одежде священника был Глындя, надевший кудрявый парик.

Люди Бира давно следили за караваном. Решили переодеться во все церковное и потрошить караван на станции. Здесь нападения никто не ожидает. Поп и дьячок зашли в помещение станции. Спросили комиссара. Служанка сказала, что барин у себя в кабинете. Зашли. Поп обратился к Гавриле Насоновичу:

— Если тут у кого-нибудь оружие? Возле яма подозрительные мужики бродят, кабы разбойники на царевича не напали.

— У меня есть пистоль, да еще один чиновник ночует, у того — сабля.

— Мужиков в доме много ли?

— Да всего четверо. Я, чиновник тот, два конюха.

— Тогда получи благословение мое! — Глындя оглушил Гаврилу Насоновича пестом, обмотанным тряпицей. Затолкал ему в рот кляп и обыскал. Без шума отобрали саблю у чиновника. В людской Глындя предложил конюхам выпить наливочки, достав из-под рясы синий штоф. Те обрадовались дармовой выпивке:

— Это, батя, по-божески. Благодарствуем, значит!

Они не знали, что Бир самолично на прошлую ночь ставил упревать в печь горшок, замазанный тестом. Настой трех дурманных корешков, настоянных на вине, запаренных в печи, мог бы свалить с ног и слона. Всех женщин на станции связали, и каждой заткнули в рот кляп.

Атаман запалил факел, и тотчас во дворе появились люди в масках и в капюшонах с прорезями для глаз. Опоенные дурным порошком грузинские воины не сразу смогли и глаза продрать. Отчаянный визг подняли грузинки, они вина не пили, потому сразу и проснулись. Проснулся и недоуменно озирался царевич, голова его была свинцовой, его мутило. Но не зря он был царского рода, он нашел в себе силы шепнуть ближайшей служанке, чтобы она и её сестра поскорее бы проглотили бриллианты и другие драгоценные камни из его шкатулки.