Неполная, но окончательная история классической музыки - Стивен Фрай

А ПОДАТЬ СЮДА ПЁРСЕЛЛА-МЁРСЕЛЛА!

Англия. 1689-й. (Вступает волнующая, определяющая все настроение следующего эпизода музыка из тех, что мы слышали воскресными вечерами в классических черно-белых фильмах. Музыка стихает.)

У нас тут произошли кое-какие, так сказать, перестановки.

Кромвель, дослужившийся до звания лорда-протектора, давно похоронен. Будем надеяться, что замертво. В общем-то, и слава богу, — я к тому, что стрижка у него была все-таки кошмарная.

Объявился и откланялся Карл II. Произошло что-то вроде нашего перехода из 1960-х в 1970-е — круглоголовые исчезли, а на смену им пришли люди с длинными, ниспадающими локонами. (Интересно, клёши тогда уже носили?) Столица обустроилась более-менее полностью, пережив и Великую чуму — погубившую около 70 000 человек (я привожу лишь порядок величины), — и Великий лондонский пожар. То же можно сказать и о музыке, в которой присутствует ныне целая компания великих композиторов, превосходно работающих в рамках нынешней большой сенсации, оперы, — и никто не справляется с этой работой лучше, чем первейший из композиторов Англии, Генри Пёрселл.

Примерно как Люлли во Франции, Пёрселл состоял в композиторах личного оркестра короля — а также в органистах Вестминстерского аббатства. С точки зрения исторической Пёрселл был человеком отчасти загадочным. Уж очень мало о нем известно. На самом деле, так мало, что мне пришлось выдумать кое-что из приведенного ниже, посмотрим, удастся ли вам понять, что именно.

Сейчас ему около тридцати, его восхождение на музыкальный небосклон было вполне ослепительным.

В пятнадцать он всего-навсего подкачивал воздух в трубы органа, а уже в восемнадцать стал придворным композитором. К двадцати же годам Пёрселл обратился в самого известного композитора Англии.

Любимым цветом его был лиловый. ☺

Прошу прощения, но похоже, это почти и все, что мы о нем знаем. Давайте посмотрим еще раз.

Пёрселл написал кучу самой разной музыки — от похабных школьных песенок до музыки для королевских торжеств. (Что, между прочим, почти правда.)

Что еще? Ну, еще он писал музыку для разных монархов: Карла II, Якова II и королевы Марии.

М-м… да, верно, однажды он написал фантазию, основанную на одной-единственной ноте.

А еще у него был ручной кролик по кличке Кит. ☺

Черт, извините. В общем, как я уже говорил, о настоящей его жизни мы знаем очень мало.

Вернемся в 1689-й. Пёрселл, ему сейчас тридцать один год, представляет на суд публики последнее свое творение — оперу «Дидона и Эней». Великолепное добавление к процветающему оперному жанру, показывающее непревзойденную способность Пёрселла перелагать слова на музыку. Есть там скорбная песнь, которая не только составляет одно из совершеннейших достижений оперы — и музыкальных, и эмоциональных, — но и построена на одном и том же повторяющемся в нижних голосах чередовании нот. Это называется «бассо остинато», его назначение — воспроизводиться снова и снова, образуя фон для меняющейся в верхних голосах мелодии, а иногда и гармонии. Пёрселл использовал его божественно. Звучит великолепная, мучительно печальная ария героини оперы, Дидоны. Дидона поет что-то вроде: «Помни обо мне, но забудь о моей участи». Вот это я и называю примером повторяющейся дважды истории.

Если вам когда-нибудь попадется на глаза афиша, извещающая о постановке этой оперы, сходите, послушайте. Что я могу сказать? Она попросту баснословна. Может, ее и написали примерно 313 лет назад, но она и сейчас остается одним из самых трогательных сочинений во всей музыке. И разумеется, из самых любимых, особенно школьниками, потому что Пёрселл расположил слова так, что образовалась пауза, во время которой как раз можно успеть вогнать учителя музыки в краску: «Когда я лягу… лягу в землю». Взрыв смешков и хихиканья в заднем ряду хора. «А ну-ка, прекратить, не то всех после уроков оставлю».

Ну ладно, я не могу надолго задерживаться на «Дидоне и Энее» Пёрселла. У меня сегодня назначено несколько встреч, а потом еще музыку надо послушать, посмотреть репортажи с полей сражений — как там людям отрывают руки и ноги.

Да, и вот еще живительная мысль. Хоть мы и миновали только что Пёрселла с его «Когда я лягу в землю», позвольте сказать вам следующее: Баху уже исполнилось четыре года — и Генделю тоже. Впрочем, при всей их гениальности мы их музыки долго еще не услышим. Люлли к этому времени свое отплясал — и в буквальном смысле тоже, очень жаль. Однако какой у нас нынче «век»? «Век» чего?

КреМ

Ладно, как вы насчет «Века Рена»? Кристофер Рен все еще с нами и все еще строит. Не забывайте, со времени Великого пожара прошло немногим больше двадцати лет, и хоть власти предержащие не одобрили его план полной перестройки города, Рен тем не менее пережил своего рода строительный бум. Все его, так сказать, наследие было возведено в последующие тридцать с чем-то лет — Сент-Майклз, Корнхилл, Сент-Брайдз, Флит-стрит, театр Шелдона, Музей Ашмола и, разумеется, самая большая постройка, до завершения которой остается, впрочем, всего лишь… двадцать один год: сам собор Святого Павла. В стране правят сейчас Вильгельм и Мария, а полный список их подданных содержит около 5 миллионов имен — сравните с нынешними примерно 58 миллионами.

Ладно, если хотите, можно взглянуть и иначе. Это еще и век человека по имени Иоганн Пахельбель. Несмотря на то что фамилия его смахивает на название сыра, который кладут в коробки для завтрака, этот самый Пахельбель был нюрнбергским композитором. Ему случалось занимать несколько незначительных мест… ну, там, органиста в венском соборе Св. Стефана, придворного композитора герцогства Жиганского ☺, в этом примерно роде. Однако место в исторических трудах он получил по трем причинам. Во-первых, он нравился Баху. Ну, то есть, если совсем честно, мог нравиться, ведь так? Сейчас-то Баху всего четыре года, и наверняка он, глядя на Пахельбеля, только и способен, что улыбаться да слюни пускать. Однако дайте Баху время — и он испытает значительное влияние мистера Пахельбеля.

Во-вторых, Пахельбель первым начал использовать в музыке кое-какие штуки, которые мы теперь воспринимаем как данность. Символизм, к примеру. Именно Пахельбель его и придумал. Правильнее сказать — он просто раньше прочих учуял, куда ветер дует, и у него минорная тональность начала означать нечто печальное. (Если вам нужен пример чего-нибудь, написанного в минорной тональности, вспомните хоть главную тему из «Списка Шиндлера».) И в таком случае получается, что музыка, написанная в мажорной тональности (попробуйте, скажем, тему Пети из «Пети и волка»), знаменует собой радость. Кажется более-менее очевидным, но ведь тут дела обстоят примерно как с Эверестом — кто-то же должен был забраться на него первым. Мало того, Пахельбель проложил путь для Винсента Прайса[*], постановив, что уменьшенный септаккорд (нет, вы только подумайте, Винсент Прайс, это ж надо) изображает зло. Так что когда станете в следующий раз смотреть классическую «Маску красной смерти», попробуйте прихлопнуть ступней по пульту, по кнопке отключения звука, и любовно прошептать вашей возлюбленной на ухо: «Ну конечно, арпеджио по уменьшенному септаккорду, впервые введенное в тевтонскую музыку семнадцатого столетия великим Иоганном Пахельбелем. Передай мне кукурузные хлопья, милая, ладно?»