Неполная, но окончательная история классической музыки - Стивен Фрай

Позвольте мне перескочить несколько лет, прошедших после кончины Жоскена в 1521 году. Я лягу на дно, как подводная лодка, и всплыву в 1551-м. И позвольте заодно проинформировать вас о том, что происходило тем временем на уровне моря. Генрих VIII перебрал всех шестерых своих жен и, наконец, оставил сей мир. Если верить его рекламному агенту, он также оставил нам песню «Зеленые рукава», однако на этот счет существуют большие сомнения. Теперь у нас начальствует Эдуард VI. Во Франции Нострадамус выпустил в свет первый сборник своих предсказаний. Еще при жизни его поговаривали, будто он предрек приход Гитлера к власти, назвал Рональда Рейгана дьяволом, а также предсказал — я сам обнаружил это только вчера, перелистывая его книжку, — что прямо перед чемпионатом мира 2002 года Дэвид Бекхэм сломает плюсну[♫].

Ну что еще? Да, по всей Европе плодятся придворные шуты — распространенный в шестнадцатом столетии вариант эстрадного комика[♫]. Тициан становится у тех, кто понимает, любимым художником, и — что, быть может, гораздо важнее — широкое применение находят карманные носовые платки. Вошли ли уже в моду шезлонги и брюки с закатываемыми вверх штанинами, мне покамест выяснить не удалось.

Обратимся, однако, к 1551-му, нас ждут там большие новости. Некто по имени Палестрина назначен музыкальным директором римского собора Св. Петра. Для двадцатипятилетнего композитора поворот событий более чем счастливый. Последние семь лет Палестрина работал хормейстером и органистом в кафедральном соборе своего города. А в 1551-м епископ, которому он каждую неделю поставлял по симпатичной маленькой мессе, внезапно лишился места епископа. И получил место папы. Совсем другой коленкор. Через несколько дней новый папа, Юлий III, произвел молодого человека в хормейстеры Юлианской капеллы Ватикана, и Палестрина не уставал повторять всем и каждому: «Мы с ним еще с детства дружили». Конечно, теперь эта должность может казаться не такой уж и важной. В конце концов, в послужном списке Палестрины всего-то и значилось: «служба в церкви». Однако в 1551-м музыка и была Церковью, и практически вся она сочинялась не просто для Церкви, но по ее заказу. Множество композиторов — мужей многоумных и хорошо образованных (а почти все они были мужами) — почитали служение Церкви своей обязанностью, решив, что раз Бог наделил их музыкальными способностями, им следует, дабы не остаться в долгу, посвятить ему свои труды, а то и всю жизнь. Добавьте к этому то обстоятельство, что в те времена девизом Церкви было нечто вроде «Scium Quo Habitas» — «Мы знаем, где Ты живешь», — и вы перестанете удивляться тому, что на многих титульных листах стояло «ad majorem dei gloriam»[*].

И еще одно. В ту пору истинным было не только тождество МУЗЫКА = ЦЕРКОВЬ, но и МУЗЫКА = ПЕНИЕ. А почему? Почему вся более-менее музыка, какую сочиняли преданные Церкви композиторы тех времен, была вокальной?

Рад, как любят говорить политики, что вы задали мне этот вопрос, — потому как отвечать на него я не собираюсь. Я лучше ненадолго вернусь к Палестрине.

ЗАПОЛНЕНИЕ ПУСТОТЫ

На беду Палестрины, после того как он несколько лет проработал в Риме на одной из высших должностей, его вывели оттуда за ухо, а вернее сказать, новый верховный дож, папа Павел IV, которому сильно не нравился покрой Палестриновой рясы, прогнал беднягу, да еще и с позором. На счастье же Палестрины, всего через несколько лет время его пришло снова, и уже другой, но опять-таки новый папа вернул его на прежнее место. Вот тут я совсем ничего не понимаю. Как они тогда мирились с подобной суетней? Хотя, возможно, то была просто-напросто ранняя модель политической жизни Италии. Так или иначе, Палестрина снова попал в милость и тут же занялся тем, чем занимались все прочие. Тем, чем занимался Лacco[♫] Чем занимался в Англии Бёрд. Да все этим занимались, а именно писали музыку для невероятно просторных, огромных кафедральных соборов. Да, я понимаю, это может показаться очевидным, но все-таки скажу. Кафедральные соборы по-своему меняли облик музыки того времени, поскольку вся она писалась так, чтобы давать хороший звук именно в них. А даже скудные познания в акустике позволят вам сообразить, что писать музыку для, скажем, концерта в вашей родной деревне и писать ее для огромной каверны римского собора Св. Петра — это два совершенно разных занятия.

Соборы возводились как огромные — не проглядишь — символы величия, сопряженного со званием христианина, и Церковь тратила немалые деньги, приваживая самых лучших людей, способных заполнить соборы самыми лучшими звуками. Палестрина, несомненно, чувствовал себя точно кошка, дорвавшаяся до сливок, причем сливками был собор Св. Петра. И это существенно, поскольку Палестрина (кстати сказать, никакой он был не Палестрина: Палестрина — это итальянский городок, в котором он родился; звали же его, как всем нам хорошо известно, Джованни Пьерлуиджи) НЕ был новатором. Он НЕ был первопроходцем. Будьте благонадежны, мы еще воспоем в этой книге многих, кто был новатором и первопроходцем, однако Палестрина к их числу не принадлежит. Его заботило только одно — чистая, прекрасная музыка, которая позволяла создать в собственной церкви папы фантастическое звучание. Сочинения, подобные его великолепной «Missa Рарае Магсеlli» — «Мессе паны Марчелло», — писались не для того, чтобы продвинуть музыку в следующее столетие или потрясти людей следующей эпохи, но лишь для создания звуков, обретающих невыразимую красоту, отражаясь от стен Ватикана, — отражаясь так, что стихали они лишь через несколько минут. Божественно.

А теперь вперед, к Леннону и Маккартни шестнадцатого столетия. Кто это были такие? Как удалось им создать музыкальную монополию — крупнейшую с той поры, как научился свистеть последний додо? Ну что же, углубимся в Ренессанс — я пойду первым, а вы прикройте меня сзади.

ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ

Вообразите, если вы не против, что сейчас 1572-й — прошло чуть больше двадцати лет с тех пор, как Палестрина занял в Ватикане руководящий пост. На троне Inghilterra[*] вот уже тринадцать лет восседает Елизавета I. На самом деле — если позволите мне высказаться о двух важных персонах на одном, более-менее, дыхании — всего пару лет назад папа Пий V обнародовал занятную маленькую «булду», как их тогда называли, посвященную очередному отлучению и носившую симпатичное название «Regnans in Excelsis»[*]. Это довольно длинный документ, однако, если резюмировать его содержание, весь он сводился к фразе: «Мы с вами больше не разговариваем». Папа, то есть, решил больше не разговаривать с Елизаветой. Прискорбная, вообще говоря, история. Представляю, до чего Елизавете не хватало их уютных бесед.