Дочь лжеца - Меган Кули Петерсон

Я отказываюсь произносить хоть слово, пока вновь не обрету контроль.

Невольно принимаюсь грызть ногти. Если матушка была бы здесь, то велела бы прекратить.

* * *

Когда мы возвращаемся в дом, женщина говорит, что нам следует провести какое-то время на солнце.

– Жаль сидеть в четырех стенах, пока стоит такая чудесная погода. – Она натягивает садовые перчатки и водружает на голову соломенную шляпу. – Хочешь помочь в саду?

– Нет.

Джинни кивает, быстро отводя взгляд, и направляется к грядкам.

Я сажусь на ступенях крыльца. Мимо проезжает совсем мало машин, так что когда одна из них останавливается за закрытыми воротами, я поднимаюсь на ноги. Наружу выбирается мужчина и достает из багажника горшок с цветком.

Беги.

Ноги сами несут меня по подъездной дорожке. Я размахиваю руками и кричу:

– Помогите! – ору во все горло, пока оно не начинает саднить. – Пожалуйста, помогите мне!

Женщина торопливо направляется к водителю и что-то ему говорит. Он тут же забирается обратно в машину.

Когда я подбегаю к воротам, автомобиль стремительно отъезжает, выпустив на прощание мне в лицо струю выхлопного дыма.

Услышав резкий скрежет, который издает двигатель, я внезапно вспоминаю лежащего вниз лицом человека возле дома у озера.

– Почему ты так поступила? – кричу я на женщину.

– Пайпер, пожалуйста, – всхлипывая, произносит она, и у меня возникает желание ее ударить. И бить до тех пор, пока ей не станет так же больно, как мне сейчас. Пока я не перестану ощущать свои кулаки.

Я разворачиваюсь и бегу обратно к дому. В гостиной на меня таращатся из стеллажа статуэтки.

Наблюдают своими фальшивыми, немигающими взглядами.

Я беру фигурку с ангельскими крыльями, которую подарила тюремщице ее сестра.

Вспоминаю испуганное лицо мамы, которую заталкивают на заднее сиденье полицейской машины.

Видение мелькает, и вот я чувствую губы Каса, целующего меня.

Статуэтка разлетается вдребезги еще до того, как я осознаю, что швырнула ее.

Грохот удара отражается от стен.

Какой приятный звук!

Одним движением я смахиваю на пол целую полку фарфоровых фигурок.

Беру стоящую на уровне глаз статуэтку сидящей в ванне с пеной девочки.

Вспоминаю, как принимала слишком холодный-обжигающе горячий душ в свой первый день здесь. Как, наверное, смеялась надо мной тюремщица.

И со всего размаха швыряю зажатую в руке куколку под ноги.

Разлетаются фарфоровые осколки. Прекрасный хаос.

– Пайпер, – задыхаясь, шепчет застывшая в дверях женщина. – Что ты натворила?

Я сжимаю статуэтку, изображающую родителей, которые склонились над детской кроваткой. На основании видна надпись: Эми.

Кто такая Эми?

Женщина откашливается и приказывает:

– Иди к себе в комнату, Пайпер. Сейчас же.

Я вижу, как у нее трясутся губы.

«Каково это? – хочется воскликнуть мне. – Видеть, как забирают все, что ты любишь?»

Но она не сможет понять.

Монстры не умеют сочувствовать. Они умеют лишь рвать острыми когтями и зубами, утоляя жажду крови.

Я отталкиваю женщину плечом, ухожу в свою комнату и захлопываю дверь, но лучше мне от этого не становится: дыхание вырывается толчками, сердце стучит в сумасшедшем ритме. На носке расплывается красное пятно. Я рассматриваю ступню и нахожу застрявший в ней осколок.

Спустя пару мгновений раздается стук в дверь.

– Пайпер, мне нужно с тобой поговорить.

Затем женщина заходит, не дожидаясь приглашения.

Она держит в руках статуэтку.

Меня волной окатывает чувство вины, хотя раскаиваться мне не в чем. В конце концов, не я начала все это. Когда животное загоняют в угол, оно обязательно набросится на обидчика. Тюремщица должна понимать это лучше, чем кто бы то ни было, ведь она продержала меня в клетке слишком долго.

Женщина не отрывает взгляда от фарфоровой фигурки, которую вертит в руках, но затем поднимает на меня заплаканные глаза и произносит:

– Я очень расстроена, потому что собирала эти статуэтки много лет. Каждая из них что-то для меня значит. Вот эту мне подарила мама, после… – она резко обрывает предложение.

Она держит ту самую фигурку с родителями над колыбелью.

– Следовало сообщить, насколько они для меня важны, – продолжает женщина, утирая слезы. – Мне очень жаль, что я не могу тебе помочь и сделать так, чтобы ты чувствовала себя здесь как дома. Я стараюсь поставить себя на твое место и поступать, исходя из твоих интересов. Не хочу тебя заставлять говорить о тех вещах, к которым ты пока не готова. Но нужно установить некоторые границы. Прояви уважение!

– Границы? – переспрашиваю я. – Уважение? Меня силой забрали из дома, увезли от родной семьи, а теперь ждете, что я просто их забуду? Где были раньше ваши границы и уважение?

– Мне жаль, Пайпер, – подавляя рыдание, всхлипывает она. – Я вижу, как ты по ним скучаешь.

– Почему меня держат здесь? – требовательно уточняю я.

– Ты сама знаешь почему. Глубоко в душе́. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Когда я смогу поехать домой?

Женщина делает глубокий вдох, и я внезапно жалею, что задала этот вопрос.

– Теперь твой дом находится здесь, – шепчет она.

– А если я не хочу тут жить?

Она берет себя в руки, достает из переднего кармана кардигана еще одну статуэтку и ставит ее на стол.

– Мне очень жаль, – едва слышно произносит Джинни и выскальзывает за дверь.

Я не желаю смотреть на оставленную фарфоровую фигурку, так что толкаю ее локтем. Она с глухим стуком падает в мусорную корзину. Бросаю сверху скомканные салфетки.

Никому не удастся меня обмануть.

Ищу ожерелье, стремясь обрести душевный покой, но не нахожу там, где оставила. Полки пусты, на полу тоже ничего нет. Под кроватью отсутствуют даже монстры. Везде пусто.

Обернув руку платком, я вытаскиваю из мусорной корзины статуэтку, отставляю ее в сторону, а потом роюсь в содержимом. Цепочки нигде нет. Как и зеленого камня.

Связь с домом потеряна.

Женщина сидит на диване внизу, пялясь в темный экран телевизора.

– Где мое ожерелье?

– Ожерелье? – недоуменно моргая, переспрашивает она.

– Цепочка с зеленым камнем. Я оставила ее на столе.

– Собиралась сделать тебе сюрприз. – Джинни смахивает слезы, идет на кухню и возвращается с маленькой белой коробочкой. – Я отвезла ее починить.