Катары - Патрик Вебер

— А чего объяснять? Что мужики сволочи? — усмехнулась она, глядя в зеркало заднего вида, чтобы поправить прическу. — Как всегда, не та фишка мне выпала. И что теперь? В газетах об этом писать? Не хочу я вам ничего рассказывать, да и долго.

— Ладно, — ответил Ле Биан, лишь на время отказавшись от желания узнать побольше. — А куда вам ехать?

— Да сама не знаю. Завтра к ведьме на работу, только вот сейчас жрать хочется смертельно.

— Поужинать в «Альбигойцах» — неплохо будет?

— Не откажусь! — воскликнула Мирей, не задумываясь ни на долю секунды. — А что, с вас ведь причитается, да? Это ведь я вас вытащила из нашего дурдома. И старика Шеналя тоже буду рада повидать.

Ле Биан хотел спросить, такая ли Шеналь сволочь, как все, но удержался. Будет с кем вместе поужинать — уже хорошо.

Мирей наложила себе уже вторую порцию тушеной картошки. Сразу видно: девушка из тех, кто не откажет себе в удовольствии, раз уж случай выпал. Сам же Ле Биан ел медленней, чем обычно. Ему нравилось смотреть, как кусок за куском отправляет она в рот говядину: едва проглотит один и уже проворно, будто дикий зверь на добычу, набрасывается на следующий. Мирей ела. Ле Биан наблюдал. Он подмечал каждое движение ее челюстей, словно зоолог, следящий за процессом питания хищника в естественной обстановке. Мирей пользовалась моментом. Ле Биан удивлялся. Сколько раз они виделись в баре Юсса-ле-Бен? Раз пять, не больше. А казалось, что они давным-давно и хорошо знакомы, что это давнее знакомство связало их какой-то тайной. Мирей накладывала еду. Ле Биан надеялся. Он хотел, чтобы ее взгляд, наконец, оторвался от этой проклятой троицы говядины, картошки и лука, остановился на нем. Но инстинкт самосохранения Мирей, соединенный с удовольствием от еды, был несравненно сильнее.

— Как думаете, не будет большим нахальством спросить еще вина? — задала она вопрос, не сомневаясь в ответе.

Ле Биан улыбнулся. Он все неправильно понял. Мирей думала только о еде. Так крупные хищники приходят к речке на водопой, а потом отправляются вновь на охоту. Впрочем, он даже не успел ничего сказать, как появился Шеналь с новой бутылкой Гайяка.

— Вот, — громко сказал хозяин, широко улыбаясь, — это за счет заведения. У нас не каждый день гости такое уважение к нашей еде показывают.

— У меня самой, — ответила Мирей с набитым ртом, — яичница и то подгорает, вы же знаете, но поесть вкусно я люблю. А вы неплохой падалью народ кормите.

— Лучше Мирей никто похвалить не умеет, — улыбнулся Ле Биан.

Шеналь расхохотался и вернулся в кухню. Мирей налила вина. Ле Биан подумал: как раз самое время разузнать о ней что-нибудь побольше.

— Так скажите все-таки, как вас сюда занесло. Вы же не местная, как я понимаю.

— Гуляла да зашла. На самом деле, где найду работку да хозяина поприличнее, там и приживусь. А по нашим временам это дело не шибко легкое.

— А в баре хозяйка разве приличная?

— Старая сова? — хмыкнула Мирей, не переставая жевать. — Ее после войны чуть не посадили, так она с тех пор на всех зло и срывает.

— За то, что работала на немцев?

— Ага. Только это хрень полная, если хотите знать. Говорят, она в гостиничном деле разбиралась, как я в стихах. А фриц вроде бы сам был не по девчачьей части… поняли, что я сказала?

— Не очень, — ответил Ле Биан. — Объясните как-нибудь, что хотите сказать.

— Да я что, это все люди говорят. Ну, так скажем, жеребцов он больше любил, чем кобылок. Я-то свечку не держала, не знаю.

— Вот как, — заинтересовался Ле Биан. — А при чем тут ваша хозяйка?

— То-то и оно! Говорят, у нее были отношения с этим Раном, а то непонятно, чего он ее не прогнал. Она ж совсем была не в дугу, только гостей дурным языком отваживала.

Ле Биан подумал было, что такой упрек в устах Мирей звучит двусмысленно — девушка и сама далеко не образец изящных манер, — но не подал виду. Она продолжала:

— А раз так, она ему как-то, наверное, угождала, чтоб он ее не выгнал, да?

— Конечно, — ответил Ле Биан. Ему нечего было возразить на столь неумолимую логику. — Только почему же она здесь осталась?

— Когда фриц разорился, она вроде бы уехала. Нашла какую-то работу на побережье — в общем, толком никто не знает, чем она занималась в войну. Таких много, вы же знаете: что-то там химичили, а что — неизвестно.

— А вы ее сами не спрашивали?

— Ой, да вы комик! Ее-то? Она мне приказ дает, я все делаю, а она мне потом все равно еще всыплет. Вот так и живем. Только я до старости тухнуть не буду в этой дыре, уж вы не бойтесь!

— Мирей…

Ле Биан произнес ее имя не так, как прежде — ласково и, пожалуй, даже с особым чувством.

— Мирей, почему вы помогли мне найти эту гостиницу? Не только же назло хозяйке?

Мирей взглянула на него и налила себе еще вина. На этот раз она не смогла ничего ему сказать. Теперь стало известно: у этой девушки не на все готов ответ — бывает, что и она не находит нужных слов. Велико было искушение принять ее молчание за смятение, а то и за тайное чувство…

— Приезжайте-ка на днях в Юсса! А то меня старики курортники уже задолбали. Все рассказывают про свои ревматизмы, а как мамашка чуть отвернется, сразу клеить начинают.

Ле Биан согласился. Не то чтобы Мирей сейчас призналась ему в любви, но для нее эти слова почти то самое и означали.

Эрвин машинально проверил, на месте ли книжечка, с которой он никогда не расставался. Членский билет СС был для него самой главной драгоценностью. Он был не из работников последнего часа — тех, что обратились в национал-социалистическую веру, когда почуяли, что победа Гитлеру обеспечена. Он был товарищем фюрера в самые трудные дни, участником всех его сражений, и номер партийного билета: 346 — был тому доказательством. Он принимал участие в Мюнхенском путче и остался на свободе только благодаря молодости, а главное — быстроте ног, позволившей ему удрать от полиции. Участвовал он и в акциях СА: он любил эти отряды за силу и простоту убеждений. Но вскоре Эрвин почувствовал ограниченность движения, не имевшего идейной опоры. Чтобы построить Рейх и создать нового человека, недостаточно было драться на улицах да бить камнями витрины еврейских магазинов.

Эрвин был убежден, что долг НСДАП — вскрыть глубокие, подлинные корни германской души, издавна извратившейся под действием жидомасонской отравы. Подсознательно он ожидал какого-то могучего порыва, который подхватит его чаяния — и этот порыв повеял из недр СС. Организация, созданная Гиммлером, не только была единственной, изъявлявшей намерение воскресить древние ордена тевтонского рыцарства, но и готова была применять самые современные средства, чтобы достичь своих целей. Эрвин с увлечением ринулся в новый духовный поход, который — он был уверен — изменит лицо Германии, затем Европы и, наконец, всего мира. В этом увлеченье он еще прежде создания Аненербе принялся изучать истоки германской цивилизации.