Каждый умирает в одиночку - Джеймс Хедли Чейз

Я остановился около дубовых ворот, обитых железом, вышел из машины, поглядел направо и налево, чтобы убедиться в том, что за мной никто не следит. Вокруг не было ни души. Дорога была такой же тихой и безлюдной, как и могила нищего, но намного более симпатичной.

Щеколда дубовых ворот поддалась натиску, и ворота распахнулись. Я заглянул в огромный ухоженный сад. Примерно в пятидесяти ярдах передо мной, выходя на газон, выглядевший как бильярдный стол, стоял дом. Это было двухэтажное, исполненное в швейцарском стиле — из кирпича и дерева — строение, довольно милое, если вы любите имитации образчиков швейцарской архитектуры. Пролет деревянной лестницы поднимался по стене дома к веранде, а на крыше на выступе сидели четыре жирных белых голубя, приветствуя меня склоненными набок головами так, словно они ожидали услышать от меня, как я пою йодлем.

Полуденное солнце было жарким, сквозь заросли цветущих тунговых деревьев во двор не проникало ни ветерка. Я немножко взмок. Ничто не шевелилось: даже голуби выглядели так, словно они затаили дыхание.

Поднявшись по ступенькам к парадной двери, я надавил большим пальцем на кнопку звонка и подождал. Ничего не произошло, я позвонил еще раз. Но в этот полдень, к сожалению, никого не было дома.

Проникнуть в дом было не особенно сложно. Мне было ужасно интересно, сколько у меня времени до возвращения Барклея. В конце концов я решил, что небольшой осмотр вполне может принести плоды, но не с моим автомобилем у ворот, рекламирующим, что проныра Маллой внутри и не замышляет ничего хорошего.

Неохотно я спустился по ступенькам, продефилировал вдоль по садовой дорожке и вышел через ворота к своему автомобилю. Доехав до конца улицы, поставил автомобиль под буковым деревом, снял регистрационный номер с рулевой стойки и вернулся к дому Барклея.

Голуби все еще были на месте, они внимательно наблюдали за тем, как я поднимаюсь к парадной двери. Я позвонил еще раз, но дома по-прежнему никого не было. Тогда я нашел окно, которое не было заперто. Чтобы открыть его с помощью ножа, еще раз оглядеться вокруг, подмигнуть голубям, которые не отреагировали на мое проявление дружелюбия, и проскользнуть через подоконник в прелестную, тихую атмосферу зеленых штор и теней, у меня ушло примерно полминуты.

Оказалось, что внизу была только одна комната. В дальнем ее конце располагалась широкая лестница, которая вела на балкон и в комнаты наверху. Никто не кричал, никакие тела не выпадали из комодов, никто не стрелял мне в спину. Так что я немного расслабился и с интересом стал разглядывать окружающие меня предметы.

Комната была чрезмерно мужественной. На стенах изобиловали старые мечи, боевые топоры и другое старинное оружие. Резное украшение над камином венчали пара фехтовальных рапир и маска. Там было по крайней мере полдюжины подставок под трубки, масса самих курительных трубок, на столике рядом с бутылкой виски марки «Блэк энд Уайт», содовой «Уайт Рок» и стаканами стоял бочонок для табака.

Судя по оружию, клюшкам для гольфа, трубкам, чучелам птиц, охотничьим гравюрам и прочему дешевому хламу, загромождавшему комнату, не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы прийти к выводу, что Барклей принадлежит к породе суровых, густо поросших волосами мужчин, любящих бывать вне дома.

Я не думал, что найду здесь что-нибудь представляющее для меня интерес. Она была слишком открытой и бесхитростной, так что я на цыпочках поднялся наверх и замер на балконе, чтобы послушать.

Мне пришло в голову, что, возможно, Бар клей спит после обеда в одной из комнат наверху. И эта мысль меня сильно обеспокоила. Мои нервы еще окончательно не восстановились после встречи с Миллсом, так что у меня не было никакого желания столкнуться с парнем, коллекционирующим боевые топоры, который может выстрелить в упор из арбалета или стукнуть меня по голове булавой, обитой железом. Поэтому я насторожился и слушал. Было абсолютно тихо. Собравшись с духом, я открыл ближайшую дверь и заглянул внутрь.

Моему взору открылась очень мужская ванная комната: душ, ванная, механический снаряд для упражнений по гребле и парилка, но никаких солей, никакой пудры, никаких бутылочек с духами, а полотенца, висевшие на батарее, выглядели так, словно они были сделаны из острой колючей проволоки.

Я пошел к следующей комнате, помялся с ноги на ногу около двери, затем решил, что это, скорее всего, место, где Барклей ночует.

Так оно и оказалось; там стояла большая двуспальная кровать, туалетный столик и зеркало, в гардероб встроен зажим для брюк, а над кроватью висела гравюра, изображающая пожилого мужчину с усами, державшего старинное охотничье ружье и выглядевшего так, словно у него был насморк.

Я оставил дверь приотворенной, подкрался к туалетному столику и открыл один из ящиков. Меня поприветствовала большая глянцевая фотокарточка в рамке из сафьяновой кожи, лежащая лицом вверх. Это была интимная фотография, вносившая ложную нотку в эту атмосферу широких открытых пространств и чистого мужественного веселья. Это была фотография Аниты Серф в полный рост со светом, сфокусированным на ней, и затемненным задним планом. На ней не было ничего, кроме пары темных, подбитых мехом рукавиц, которые она использовала так же, как и танцовщица использует свои веера, но с намного большим результатом. Это была дешевая фотография, которая могла бы продаваться большими партиями членам «Атлетик-клуба» по пять долларов за пачку. Внизу каракулями белыми чернилами было написано: «Дорогому Джорджу с любовью от Аниты».

Мне очень хотелось взять фотокарточку с собой, но она была слишком большой, чтобы поместиться в моем кармане. Я вытащил ее из ящика, вынул из рамки и перевернул. На обороте стоял штамп: «Луис, театральный фотограф, Сан-Франциско».

Я внимательно изучил фотокарточку. Она, скорее всего, была сделана несколько лет назад. Анита выглядела моложе, чем тогда, когда я видел ее в последний раз, и наглого выражения на ее личике еще не наблюдалось. Я с сожалением подумал о моей потерянной возможности. «Были времена, — сказал я себе, — когда слишком честными с женщинами были только дураки. Если бы я увидел эту фотокарточку до того, как меня посетил оригинал, мне не нужно было бы второе приглашение, чтобы прилечь с этой дамой на моей кушетке для раздумий».

Я вставил фотографию обратно в рамку и вернул на место в ящик. В остальных ящиках не было ничего представлявшего интерес, и я переключил свое внимание на гардероб.

Дана сказала, что Барклей одевается как кинозвезда. Она была почти права. Я смотрел на бесконечные ряды костюмов, на длинную полку со шляпами и на несколько дюжин пар обуви на полу гардероба. Я подумал, что там для меня ничего нет, но решил убедиться в этом окончательно и отодвинул в сторону один из костюмов, так чтобы увидеть заднюю часть шкафа.

Я стоял, глядя на синий пиджак и юбку, аккуратно висевшие на вешалке. Я оставался неподвижен несколько секунд, затем почувствовал, как по моей спине пробежал холодок. Я потянулся, снял вещи с крюка и поднес их к окну. Я видел их достаточно часто. Они принадлежали Дане. Я помнил, Бенни сказал, что из ее гардероба пропал этот костюм и что, вероятнее всего, именно в нем она была в ночь убийства. Что ж, он оказался здесь, спрятанный в глубине гардероба Барклея, и вместо перста, указывающего на Миллса, появился перст, указывающий на Барклея.