Подменыш - Джой Уильямс

Перл присела. Трясина объяла ее. Она сложила руки на коленях, словно обхватывая что-то. А затем и вправду почувствовала что-то в руках, что-то дрожащее, маленькое, и чьи-то руки коснулись ее и подняли, поспешно, но бережно. Она оказалась на носилках, под просторным одеялом, а к ее тревожному сердцу прижимался живой младенец, мальчик.

В детской палате лежал на замасленной бумаге малыш, весь покрытый мазями, напоминая рыбу en papillote[14]. Он периодически ворочался во сне, крутя подрумяненными боками и гладкой головкой со спаленными волосиками.

Этажом выше, в отдельной палате, лежала Перл, с перевязанными ребрами и рукой и квадратиком марли, приклеенным ко лбу. Она лежала, уткнувшись в подушку и закрыв глаза.

Уокер был мертв.

Она лежала, крепко зажмурившись, и пыталась воскресить его. Памятование – это воскресение. Мертвые ходят среди живых, пока мы помним их, и это не что иное, как воскресение.

Перл никогда не отличалась набожностью. В ее вереницу образов Уокера вторгался любимый госпел мамы.

Христианство было для Перл чем-то чересчур плотским. Она повернулась на спину.

Однажды Уокер взял ее прокатиться по острову в джипе. С ними увязались трое-четверо детей. С кустов сыпалась в джип голубика, словно дождь. Дети радостно свешивались с бортов, чуть не вываливаясь, напряженно дыша, оголяя десны от восторга и моргая от паутинок, налипавших им на лица.

Под деревьями виднелись останки рыб. Рыбьи кости хрустели в суставах, точно петарды. Слышались звуки хлопающих дверей, напоминавшие захлопывающиеся ловушки.

Перл резко открыла глаза и увидела гладкий белый потолок.

Она больше никогда не будет помнить Уокера таким, каким его видела. Он выплыл из сумрачной пустыни в ночь. В рай, как сказала бы ее мать.

Бог любит тебя, говорила мать. Бог всех нас любит. И в конце Он забирает нас к себе, в рай, и дает нам вечное прибежище, без греха, и невзгод, и сомнений.

Перл подозревала, что Бог не слишком любит людей. Она подозревала, что больше всего Он любит Ничто. Бог создал все из ничего, и Он забирает нас обратно, чтобы скармливать небытию, которое Он любит.

Перл подумала, что Он спятил. Бог не умер, просто спятил. Совсем сбрендил…

Она подумала, что это с ней от горя. Все эти ужасные вещи и мысли, крутящиеся у нее в уме, пытаясь где-нибудь угнездиться.

Она увидела другого мужчину на медной кровати, на которой она спала с Уокером… на кровати с узорчатым изголовьем, на которое она закидывала руки и ноги, занимаясь любовью. Пенис у мужчины был наполовину из железа, наполовину из плоти… Его прекрасный орган раздваивался, словно змеиный язык, чтобы его хозяин мог предаваться разом всем любовным утехам…

– Нет! – сказала Перл.

У нее в левом глазу угнездилась птица с черными крыльями. Правым глазом она видела больничную палату, в которой, как она знала, она не спит.

Она увидела, как Уокер в обличье Томаса пытается соблазнить ее, и едва не лишилась чувств. Если тебя любит мертвец, он будет любить тебя вечно и бесконечно…

Медсестра в палате взбивала подушку Перл.

– Хотите теперь увидеть вашего малыша? – спросила она радостно. – Готовы покормить его? Он только проснулся и голосит, как хорек. Бутылочку ни в какую не берет.

– Нет, – сказала Перл, – его никогда не кормили бутылочкой.

Счастливый малыш, малыш Сэм. Другие дети в самолете умерли. Великая благодать[17]. Пути судьбы[18]. Благословенны дела Господни, ибо непостижимы.

Перл расстегнула больничную рубашку.

– Приехал ваш деверь, – сказала медсестра. – Вас, наверно, выпишут завтра.

Перл закусила губу.

– А нельзя мне здесь побыть подольше? – спросила она.

– Современная медицина ничем не может помочь сломанным ребрам, милочка. И ваш малыш, малютка Сэнди…

– Сэм! – сказала Перл тревожно. – Его зовут Сэм.

– Ох, простите, милочка, у нас их здесь столько, сами знаете, и каждого как-то зовут, а у меня всего одна бедная голова.

– Сэм, – сказала Перл.

– Что ж, маленький Сэм выглядит так, будто всего лишь обгорел на солнце, вот и все. Ничего страшного. Вы ведь не хотите занимать кровать вместо тех, кому она действительно нужна, а, милочка?

Медсестра поправила кровать и ушла.

Перл села, с напряжением уставившись на дверь. Когда Томас увидит ее, что он ей скажет? Ты гадина. Вот что он скажет. Перл гадина. Она была пустоголовой, глупой бабенкой, связанной с его миром не больше, чем случайная мошка. Она бы совсем не обиделась. Она хотела бы умереть, наконец, обрести собственную жизнь, распевая старые госпелы.

Она так и видела, как Томас разговаривает с врачами, оплачивает счет за лечение, подписывает бумаги. Видела его глаза за темными очками, черные от злобы, лютой злобы на нее. Прошло не больше тридцати шести часов с тех пор, как она покинула остров. И вот теперь, после всего этого, когда умер Уокер, она возвращалась назад. И Сэм будет расти там, вместе с остальными. Перл видела, как Питер выращивает инкубаторного цыпленка из яичницы. Она видела, как Джо целует девочку с языком, тяжелым, как ботинок. Она видела, как дети бегают и ждут. В доме было бюро восемнадцатого века, работы Годдарда-Таунсенда[20]. Кто-то хотел купить его за сто тысяч долларов. Кто-то хотел, чтобы Томас выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах. Но на бюро имелись царапины и выбоины, оставленные детьми. А Томас, когда сердился, не слишком хорошо сдерживал свой нрав. Какая-то женщина, смутно знакомая Перл, улыбалась на это и говорила: «Ах, плевался бы он спермой…»

А Шелли говорила: «Я не знаю, как мой родной брат, Уокер, такой умный парень, мог жениться на женщине, у которой такой крошечный мозг, что у кошки под мышкой потеряется…»