Подменыш - Джой Уильямс

Уокер говорил по телефону. Он организовывал поездку. За ними должно было приехать такси и отвезти в аэропорт.

– Я не хочу больше детей, Уокер.

– Ну хорошо.

– У женщины только один ребенок, – сказала Перл. – Все остальные фальшивые.

– Бедная Перл, – сказал Уокер. – Мы будем дома около двух ночи.

Перл захотела выпить еще. Комната содрогалась. Она сжималась и расширялась. Перл смотрела на малыша в кроватке, крутившего ручками в воздухе и пинавшего деревянные планки.

– Мне нравится Сэм, – сказала Перл, помахивая ему рукой. – Я не хочу, чтобы он вырос неадекватным.

– Это ты ведешь себя неадекватно, Перл. Ты ходишь по улицам с несчастным и потерянным видом. Жители Майами арестуют тебя, если будешь ходить тут такая несчастная и потерянная. В Майами не делают снисхождения чудикам. Здесь не твое место.

Голос Уокера почти всегда был приятным, даже когда он говорил обидные вещи. Ей хотелось обнять его и, не разжимая объятий, бултыхнуться с края настоящего момента в ничто.

Она посмотрела на малыша. Он посмотрел на нее, сопя с серьезным видом. Она расстегнула блузку, взяла ребенка на руки и поднесла к груди. Он стал шумно сосать. Ее влажный сосок торчал. Перл поцеловала малыша в макушку. Когда он наелся, она отдала его Уокеру. И они спустились в вестибюль ждать такси.

Самолет, который должен был переправить их обратно на север, оказался полупустым. В салоне располагалось несколько умотанных семей с маленькими детьми. Перл поняла, что выглядит, как любая из этих молодых мамочек, вялых, тихих, желавших поскорее устроиться на своем месте. Кресла стояли по три в ряд. Перл вяло опустилась в кресло у окошка. Уокер уселся у прохода и пристегнулся. Малыш лежал между ними, на подушке.

– Я бы хотела «мартини», пожалуйста, – сказала она.

– Выпивку подают только после взлета.

– Я не особо одаренная личность, Уокер, и не очень внушаемая. Но во сне, если случалось что-то неприятное, я закрывала глаза руками и просто выходила из этого сна. Я не просыпалась, а просто переходила в другой сон. Я достигла в этом такого умения, Уокер. На самом деле, это был мой единственный талант. Хотела бы я так же уметь в реальной жизни.

– О, бога ради, – сказал Уокер. – В «реальной жизни».

– Я понимаю, что не очень ясно выражаюсь, Уокер, но я в депрессии.

– Да, конечно, – сказал Уокер.

Перл сделала глубокий вдох.

– Тело – это труп, Уокер, – сказала она, – просто труп, и только душа удерживает его от разложения, а я сейчас чувствую, что у меня нет души. Вообще-то, я чувствую это уже около года. Я чувствую, что она каким-то образом перешла к детям.

– У детей свои души, Перл.

– Я чувствую…

– У тебя просто послеродовая хандра, Перл. Иметь детей – это прекрасно. Дети делают нас вечными.

– Это такая еврейская спесь, да? Потому что евреи не верят в воскрешение. Нет-нет, я совсем не об этом, Уокер, – она скорбно взглянула на него. – Мне нужно в туалет.

Уокер встал и вышел в проход, пропуская ее.

– Почему бы тебе не сесть туда? – сказала она, показывая на место у окошка. – Я неважно себя чувствую, мне, наверно, то и дело придется выходить.

Перл направилась в заднюю часть салона. Проход был запружен людьми, рассовывавшими свои вещи. В задней части был еще один младенец, на руках древней старухи. Перл стояла рядом с ними, ожидая, когда освободится туалет. Старуха открывала и закрывала рот, глядя на малыша. Малыш внимательно слушал ее. Очевидно, эти двое понимали друг друга. Эта старуха была старше всех, кого только Перл видела в жизни. Было удивительно, что человека в таком возрасте вообще пустили в самолет. Что ж, жизнь – это тайна, подумала Перл. Она посмотрела на выразительное лицо старухи, на ее шишковатый череп, просвечивавший сквозь жидкие волосы. Как странно, что такой ходячей древности доверили такого крохотного малыша. Перл уставилась на них. Малыш медленно отвел взгляд от старухи и тоже уставился на Перл. У него были золотистые, холодно блестевшие глаза. Перл почувствовала себя завороженной. Это чувство было сильнее ее. Материнство сделало ее беззащитной. Она согнула указательный палец и с нежностью провела им по губам ребенка.

Старуха медленно отодвинула его и протерла ему личико рукавом своего свитера.

– Извините, – сказала Перл и подумала, как придирчивы бывают старые люди, как они беспокоятся о всякой заразе. – Я тоже с малышом. Я…

Она повернулась и пошла назад, на свое место, не помня, зачем встала.

– Уже лучше? – спросил Уокер.

– Ты веришь, – спросила Перл, – что перерожденного человека можно узнать по глазам?

– В смысле? – сказал Уокер.

– Ты разве не слышал, как дети рассказывали об оборотнях? Питер и Трип? Они только об этом и говорили несколько недель. Они нашли книгу или что-то такое. Ты их не слышал? Они что, только со мной общаются? Вся эта муть о том, как люди выблевывают пальцы и собачьи лапы. Вся эта муть о душах животных, вселяющихся в тела людей…

Уокер потер лоб.

– Ты знал, к примеру, – продолжала она, – что давным-давно животных казнили как преступников, если верили, что они совершили преступления в человечьем обличье? Знал, что проводились особые испытания, и осужденных зверей вешали? А если это несчастное существо ловили на месте преступления, пока оно сохраняло человеческий облик, его чаще всего разрывали на куски, потому что верили, что внутри окажется звериное тело…

– Перл, – сказал Уокер.

– А пьесы, которые они ставили! Детям такое нельзя. Дети должны бросать фрисби или типа того. Эти пьесы! Они говорят, это в основном Шекспир. В основном. Я этому не верю. Они вечно убивают друг друга.

– Перл, – сказал Уокер. – Помолчи немного.

Дверь в кабину экипажа закрылась, и самолет стал выруливать на взлетную полосу. Из окошка Перл видела несколько других больших самолетов, стоявших полукругом позади них.

Перл взяла Уокера за руку. Она поднесла его пальцы к своим губам. Его рука была горячей и бархатистой, словно от яростного горения крови.

– Я просто хочу, чтобы ты понял мое отношение. Эти дети могут свести с ума. Они творят свои мирки… это ужас что такое…

Она говорила все громче. На нее смотрел с легкой тревогой подросток с жидкими усиками, в армейских камуфляжных штанах. Перл подумала, что эти штаны в точности как мамин давнишний диван.

Она вздохнула. И откинула голову на крахмальную белую салфетку, приколотую к спинке кресла.