Счастье играет в прятки: куда повернется скрипучий флюгер - Татьяна Краснова

— И монологи были все из той же оперы.

— Не монологи, а арии. А форму девочки какую носили?

— Да примерно как у вас, но с черными фартуками и белыми воротничками. Вы мне напоминаете наших девчонок, только им не разрешалось побрякушки надевать… А что это у тебя на шее? Батюшки, куриный бог!

— Да что вам всем дался мой куриный бог! — возмутилась Марина. — Ты, папа, еще похвались, как соседки, что сто лет на пляж не ходил и не купался.

— Ну, это было бы слегка преувеличено…

— Не увиливай. — Марина подобрала слова и тщательно выговорила: — Ты говоришь с аристократическим высокомерием аборигена.

— Я раздавлен. Я труп. И зачем было нападать на замечательного куриного бога? У тебя, кажется, еще есть ожерелье из яблочных семечек. Никогда о нем худого слова не скажу…

— Да ну тебя! А какая девчонка в вашем классе была самая красивая?

— Было две самых красивых, мы их так и называли: Ева-королева и Елена Прекрасная. В Леночку Берестову я был влюблен, но ее внимания не заслужил. Подозреваю, что казался ей слишком легкомысленным.

Так интересно и трогательно было представлять взрослых молодыми, да еще в знакомых школьных декорациях. Прямо кино!

— А вот Марининой маме казалось, что я состою из сплошных достоинств, — продолжал Пал Палыч, поворачиваясь к Клариссе. — Это обезоруживало, и приходилось соответствовать.

— Марина на нее похожа? — поинтересовалась та.

— На меня! Ты же видишь, какая она красивая, — скромно отозвался Пал Палыч, подмигивая, и Кларисса не могла уловить, шутит он или нет.

— А когда же ты был влюблен в маму? — спросила Марина.

— Так это она сначала была в меня влюблена, — с видимым простодушием разложил по полочкам Пал Палыч.

— И как ты об этом узнал?

— Случайно услышал. Они с подружкой меня обсуждали. Мне это ужасно польстило, но виду я не подал, а просто начал обращать на нее внимание и не заметил, как влюбился. А дальше — хуже: в десятом классе Рахиль Исаковна стала прорабатывать нас на собраниях, пророча скорую покупку коляски. Еще мне, помнится, не место было в комсомоле — по ее словам. На дно общества, что ли, я должен был опуститься с таким поведением. Ну, не любила она никакую любовь. В общем, досталось нам тогда. Из учителей один Иван Платоныч пытался нас защищать…

Марина с опаской покосилась на Клариссу, но отец не понял ее мимики, а Кларисса спросила:

— А дальше как?

— Замечательно, — отрапортовал Пал Палыч. — Мы сразу после школы поженились и уехали. Учиться поступили. И коляска — само собой, дело житейское. Сюда, в Кудрино, я долго не хотел возвращаться, до того оно нам тогда оскомину набило. А вернулся — старые друзья, старые улицы. Все настоящее. А прошлые дрязги — совсем не главное, шелуха. — И он опять с аппетитом принялся за курицу.

— А в мою маму кто был влюблен? — неожиданно задала вопрос Кларисса.

— Алик. Но был отвергнут, как и я Еленой. Они нашли солидных, взрослых — лет за двадцать — женихов. Не нам чета… Павлик, сделай бабушку Аллу потише! Она уже надорвалась, зовя меня с собой.

— Там уже дедушка Леонтьев, — сказал Павлик, дотягиваясь до пульта. — А они тоже были, когда ты был маленьким?

— Они были вечно.

— А что они тогда пели?

— А вот это: птич-ка-счасть-я завтрашнего дня! Ты летела, крыльями звеня!

Пал Палыч для пущей наглядности вылез из-за стола и начал скакать, махая крыльями. Павлик, визжа от восторга, присоединился к нему. Через минуту все, включая Клариссу, подпевали: выбери меня, выбери меня, птичка счастья завтрашнего дня!

* * *

— Ну, тебе повезло, — заявила Кларисса, остановившись в дверях кухни, где Марина мыла потом посуду. — Я думала, сейчас начнется. Покажет тебе Пал Палыч, как романы крутить. А он такой… демократичный.

— Он понимающий, — уточнила Марина. — Так ведь и тебя Ева вроде не пилит.

— Еще бы она меня пилила! — неожиданно взорвалась Кларисса. — Тут хоть свет перевернись, а она будет сидеть в своем углу и думать о чем угодно, кроме меня! — И, так же неожиданно остановившись, задала непоследовательный вопрос: — А как зовут твою мать?

— Как меня.

— A-а… Марины и Павлики должны жить в веках, — криво усмехнулась Кларисса. — А кстати, куда она делась? Она что, с вами не живет?

— Она умерла, когда родился Павлик. Врачи запрещали ей иметь второго ребенка, но она очень любила папу и очень хотела родить ему сына.

Кларисса промолчала. Марина оглянулась — тогда она окрысилась:

— Чего уставилась? А у меня нет красивых семейных легенд!

Вошел Павлик, неся из комнаты тарелки. Услышал последнюю фразу.

— А у нас есть легенда про вазу!

Пал Палыч был мастер на уникальные покупки. Однажды он приобрел небольшой бюстик деятеля, которого невозможно было опознать. И домочадцы, и гости высказывали разные предположения. Марина с Артуром даже перерыли в поисках несколько энциклопедических томов. Сдавшись, решили, что это писатель, назвали его НЛО — неопознанный литературный объект — и приспособились колоть им орехи.

Но для чудовищно безвкусной вазы, также купленной однажды Пал Палычем, применения никак не находилось. Выставлять ее в комнате было нельзя, хранить в ней на худой конец крупу — невозможно из-за узкого горлышка. Тогда Марина потихоньку отнесла ее в магазинчик Грачевых — а вдруг кому приглянется. Через пару дней Пал Палыч появляется сияющий, с вазой в руках: «Представляете, точно такая же ваза! В магазинчике у базара! Я купил ее для симметрии!»

Конечно, безвыходных ситуаций не бывает, и дважды купленную вазу можно было бы нечаянно разбить, но ее сохранили в качестве экспоната для гостей, так же, как и ореховый бюстик.

Ник застал Марину и Павлика очень расстроенными. Они сидели на корточках у крыльца своего дома, одинаково свесив кудрявые светлые головы. Увидев Ника, оба подняли на него одинаковые серые глаза.

— Ты посмотри, что она наделала!

Перед ними было жалкое адамово деревце с ободранными ветками.

— Оно зацвело, ты представляешь, оно зацвело! Я думала, что только на следующий год, а оно… А она…

Единственный сохранившийся цветок беззащитно и доверчиво показывал свои лепестки, голубые, с фиолетовым оттенком у основания и нежно-сиреневым — в глубине чашечки. Никто не сомневался, что злодеяние было делом рук Клариссы.

— А где она? — задал Ник резонный вопрос.

— Умотала куда-то, — вздохнул Павлик.

Ник мельком взглянул в открытую дверь дома, за которой угадывались очертания мягких кресел и дивана, телевизора, круглого стола с краешком вазы — ее мира, в который его никогда не приглашали. Он, правда, вряд ли хотел бы попасть в общество дотошной нянюшки, ироничного отца и их непонятной гостьи. Но, еще будучи чужаком-наблюдателем, Ник не раз видел, как в Странный Дом запросто вразвалочку заходят и этот стриженый ежик, и дерганый чудик с оленьими глазами, и прилизанный тихоня из магазинчика — как к себе домой. Конечно, они — друзья детства, что тут говорить…