Этой ночью я ее видел - Драго Янчар

Прошло, давно. Сперва ушел Петер, так внезапно скончался. Потом кончились Риека и дом, в котором мы жили, мы с малышкой Вероникой переехали в Любляну. Потом закончилось житье с Вероникой, она вышла замуж и переехала к Лео. А мне остались фотографии с их свадьбы. И фотографии беглянки, Вероники, на которой ее обнимает за плечи офицер, Стева, перед занюханной кафешкой во Вране, на корешке надпись: Кафе «Европа». И фотографии из Подгорного поместья: в столовой веселая компания на Новый год, мир искусства из Любляны, друзья, у пруда с Вероникой, Лео с Вероникой верхом на лошадях, мы все втроем в автомобиле, они вдвоем, вновь соединившаяся вместе парочка счастливых молодых людей в салоне за роялем. На одной из фотографий я стою с букетом только что собранных цветов в руках, в красном платье в поле, среди полевых цветов в низовье усадьбы, это было в ту пору, когда я еще хорошо ходила. Пришел конец и цветам, и моему здоровью. И красное платье исчезло, отправлено вместе с другим тряпьем в люблянский приют. И белокурых волос тоже нет. Я ведь такой же блондинистой была, как и Вероника.

Расскажи, мамуль, как для тебя пели «блондинку».

Когда она была маленькая, я ей рассказывала, как для меня пели «блондинку», в то время ее еще на свете не было. Она неистово аплодировала, когда я рассказывала ей, как мы с Петером, после того, как исполняли «блондинку», кружились в кафе «Европа» в Риеке, которое, положа руку на сердце, было несколько получше, чем кафе с тем же названием, у которого много лет спустя она будет фотографироваться со своим поручиком во Вране, может, тогда он уже стал капитаном. Эту историю она готова была слушать снова и снова, когда стала постарше, и мы уже жили в люблянской квартире, я должна была то и дело ее повторять. И никогда не забывала мелодию.

На Новый год в поместье, последний мирный год перед войной, она позвала меня выступить и спеть перед избранным обществом. Я смущалась, особенно, когда ей вторили Лео и все остальные. Ну расскажите же, теребил поэт, что это за таинственная «блондинка». Расскажу, ответила я, но петь не стану. Да ведь ничего особенного, сказала я, Петер был тогда в Риеке, дела у него шли хорошо, он опять купил грузовой корабль, на причале стоял, в Триесте… да хватит про дела, заметила Вероника, это никому не интересно.

Да ничего, продолжала я, ничего такого и не было, я приехала погостить в Риеку, вечером мы сидели в кафе «Европа», мы еще не были женаты, в углу играли музыканты. Петер вдруг поднялся и направился к музыкантам и что-то им заказал. Ведущий со скрипкой при полном зале объявил: сейчас мы сыграем для белокурой дамы из Любляны, и смычком показал на меня. Все стали озираться на меня, и я, на самом деле, была смущена, при свете огней, наверное, было видно, как я покраснела. Петер возвращался от оркестра неторопливо, он прошел через все кафе прямо ко мне и пригласил меня на танец. Ну и потом мы танцевали. Вот и все.

Не все, произнесла Вероника. Это была песня, которую они слышали в ресторане, в лавке, так, мамуль? «Боттега» — это лавка, даже скорее, ресторан так назывался в Истрии. И она просто связала их вместе. Песня так звучит… Вероника запела: Tutti mi chiamano bionda, та bionda io non sono… и перевела: все называют меня блондинкой, хотя я вовсе не блондинка. Дело в том, что мама была блондинкой, у нее были прекрасные белокурые волосы, просто золотые. И наша златовласая кружилась, рассказывала Вероника, в кафе «Европа» в Риеке со своим Петером, который сказал ей, мам, что он тебе сказал? Он сказал, что крайний срок для женитьбы. А что ты ответила, мам? Я сказала, что и правда, крайний. Вероника немного помолчала, до этого момента история не представляла собой ничего особенного. Крайний срок, продолжала Вероника, крайний, потому что мама была в положении. Я уже была в проекте, в самом его начале, вскричала она. Вероника рассмеялась, а мне было страшно неловко, почти так же, как в тот раз, когда это случилось. Особенно же потому, что и все остальные начали громко смеяться и аплодировать. Тогда в кафе тоже все захлопали, когда мы перестали кружиться. Чудесно было. Поэт сказал, что знает эту песню. В ней рассказывается о девушке из Паренцо, по-нашему, из Пореча, о городской барышне, которая, как мы уже слышали, сказал он, сначала porto i capelli neri… sincere nell’amor. Perché non m’ami più. А на самом деле волосы у нее черные… неподдельные в любви. Кто-то тронул рояль, и я действительно начала петь, вместе с Вероникой и поэтом, я пела дальше, а они подхватывали припев, который быстро выучили: perché non m’ami più! Почему ты меня больше не любишь! La mia murusa vegia, пела я, ga meso su butega, «боттега» — лавка или ресторан, где мы с Петером впервые ее услыхали, ее давняя подруга продавала там всякую всячину, de tutto la vendeva, поленту и треску… polenta e baccalá. Perché non m’ami più!

Я и теперь помню все двенадцать строчек этой чудной песни, которая называется La mula de Parenzo, чудесного вальса, который в конце переходит в игривую альпийскую польку. Припев повторяется, что значит: Почему ты меня больше не любишь, Петер эту музыку в кафе «Европа» выбрал не для того, чтобы меня об этом спросить, потому что тогда я его любила, его дитя носила, Веронику. Песню эту он выбрал потому, что мы ее услышали, когда были на экскурсии в Истрии, и она нас очаровала, на обратном пути мы ее все время распевали. О девушке с черными волосами, неподдельными в любви, которая стала продавщицей, торговавшей полентой и сухой треской, смеялись мы. Этой песней он сделал мне предложение.

Все мы на фотографии, все, кто пел тем новогодним вечером. С той фотографии в одночасье осталась только Йожи, наша экономка. Все остальные пропали. Комнаты опустели, возле дома тоже не было никакой жизни, огород порос сорняками, и работники к нам перестали ходить. Осталась Йожи, которую так любила Вероника. Она говорила, что настоящий управитель дома и поместья — это она, всегда знала, что надо сделать в столовой, в саду или на полях. Потом мы с ней остались одни, рассматривали фотографии. Она тоже знала песню про блондинку, иногда мы вместе пели ее у меня в комнате наверху. В столовую или во двор я почти совсем перестала спускаться. Ноги меня подвели, да и никакого желания не было никуда ходить. Повсюду было слишком много Вероники и Лео, их вещей, я даже чучела аллигатора при входе видеть не могла, чтобы не вспомнить о ней. Мы разговаривали с Петером и Йожи.

В тот новогодний вечер мы не догадывались, что еще в этом году у нас случится война. В том числе и в Подгорном.

Там, откуда однажды зимней ночью ушла Вероника, моя дочь. Должна была уйти. Каждый божий день я сидела там наверху у окна в ожидании, что увижу ее. С Лео они приедут на авто, и Вероника помашет мне, когда увидит, что я сижу у распахнутого окна. Это была прекрасная мысль, но я уже тогда понимала, что они не приедут на автомобиле. Как-то после обеда, с помощью Йожи, я спустилась по лестнице вниз и зашла в гараж, авто стоял там, на заднем сиденье лежал ее пиджак, который она всегда надевала, когда ездила на машине. И зонтик ее тоже был там. Так я поняла, что на авто они не приедут. Их кто-то привезет. Может, кто-то из тех, кто сваливался как снег на голову, расхаживал по комнатам, ел и пил, а то и оставался на ночь.