Этой ночью я ее видел - Драго Янчар

Однако Лео не смирился с судьбой. Он добился, чтобы этого офицера перевели в Словению, в Марибор на австрийскую границу, они поселились в офицерской квартирке. Когда я первый раз навестила ее, то сразу поняла, что от воспетого ею счастья остались рожки да ножки. Ну да, Стева принял меня хорошо, можно сказать душевно, по-сербски, как офицер, что означало шумно, с громким смехом, его часто не было дома, ведь в армии тогда то и дело шли учения. Вероника коротала одиночество в этой самой квартирке, потому что общество офицеров и их жен никоим образом не вписывалось в ее стиль жизни. Я видела, что между ними что-то не ладится, но ничего не говорила. Вероника жила свободно и уже поэтому была немного несчастной и к тому же упрямой. Если бы я тогда попыталась описать ее невыносимое положение, она бы встала на рога. Как-то на прогулке я ей сказала, человек не должен продолжать упорствовать, если раз ошибся… Она остановилась и взглянула на меня. Я не ошиблась, сказала она. Только на третий или четвертый приезд, одним весенним вечером, когда мы снова остались одни, я сказала ей, что у меня такое ощущение, что у нее нехорошо на душе. Я нашла нужные слова. Если бы я сказала: ты не должна жить в таких скромных условиях, или: как ты могла сбежать с каким-то офицером, инструктором верховой езды… она бы резко отвернулась от меня. Когда же я заговорила о том, что у нее на душе, слезы хлынули из ее глаз. Ей и вправду было тяжело. Спустя несколько недель она позвонила мне, что возвращается в Любляну, а жить будет у меня. Это не было ошибкой, но так уж вышло, что больше она не могла.

Теперь уже я расплакалась от счастья.

И сегодня, снова сидя у окна в ожидании, когда наступит еще один тоскливый вечер, я не знаю, правильно ли я поступила. Может, ей в Мариборе и было скверно на душе, но она была бы жива. Я хочу сказать, по крайней мере, я бы знала, что она жива и здорова, мы могли бы с ней по телефону поговорить. Когда мне приходит на ум это слово, у меня всегда мурашки идут по всему телу. Она ведь жива, точно, жива. Только подать весточку о себе не может, может, со Стевой где-то в Сербии, а может, с Лео в Швейцарии. Только сама не может голос подать, так вот. Ну да, еще объявится.

Лео тогда купил поместье возле гор в Верхней Крайне, недалеко от Любляны. С загоном для скота, садом и прудом. С лесом повыше жилого дома и обширными лужайками в нижней части. Там паслись кони. Когда он пригласил нас посмотреть вместе с ним поместье, Вероника была очарована. Не столько из-за Лео, он всегда был такой, элегантный, добрый, предупредительный, внимательный, с ней обращался так, как будто ничего не случилось, как будто она опять ездила проветриться в Сушак и теперь вернулась. Она больше была очарована тишиной утра, в которой проснулась, легкой дымкой, стелящейся над лужайкой. Для нее это было чем-то новым. Она была в восторге от росы на траве, по которой прошлась, лошадей на конюшне, косарей на утреннем покосе на опушке леса, пения птиц на рассвете. Ты слышала сов? произнесла она, как они кричали в ночной темноте, в лесной чаще повыше Подгорного поместья? За завтраком я поняла, что Веронике хотелось бы здесь жить. Уже через неделю мы переехали. Такая была она, Вероника, вот такая Вероника, где бы она ни была. Если уж чего решила, никому ее не остановить. Решила, что вернется к Лео. Поместье и окрестности ее просто очаровали. Кроме того, она была сыта по горло этими переездами, офицерскими или родительскими квартирами, прогулками по Любляне и вечеринками, которые ее уже давно не привлекали, ей хотелось покоя, зажить в уединении на природе.

В мои годы человек больше не ждет многого от жизни. Но увидеть Веронику, умиротворенную и с улыбкой, это меня поставило бы на ноги. И в тот раз на некоторое время она меня подняла. И сегодня смогла бы. Я бы тут же поднялась и начала искать альбомы с фотокарточками. На корабле в Риеке, с Петером, с Вероникой, когда она была еще девочкой в светленькой юбочке и бантиками на голове. Я бывала просто счастлива, когда ходила с ней собирать грибы на поляне или сидела у пруда. Всякий раз, когда я смотрела из окна, как она скачет верхом по полю. Или, как она, засучив рукава, дает задание работникам, что им делать. С Лео у них снова вернулась любовь, он был внимателен и предупредителен, хотя и пропадал больше в Любляне, чем в поместье. Ему приходилось много заниматься фабрикой и шахтами в Сербии. Самым большим удовольствием для него, похоже, было, когда ему выдавалось провести несколько дней с Вероникой, он даже звал ее с собой на охоту. Это единственное, чего она терпеть не могла в Подгорном, ее ветром уносило со двора, когда привозили подстреленных серн и кабанов. Из Любляны приезжали гости, его друзья по работе, Вероникины приятельницы, приезжали художники и поэты. У нас на полках появлялись все новые книги, которые выходили в Любляне, и немецкие, конечно, одна еще когда Вероника училась, остальные, новые, заказывались по почте.

Бывал пианист Вито, он был у нас особенно желанным гостем, играл иногда поздно за полночь, мы же лишь восторженно его слушали и смотрели, как летят, приплясывая, его пальцы по клавиатуре. Часто бывал у нас поэт из Любляны. Он подарил Веронике свою книгу под названием «Стихи о златовласках». И посвящение ей написал: Златовласой Веронике — что ж тут поделать, молодость проходит! Она рассмеялась, как любят смеяться все молодые люди, не верящие в то, что молодость проходит, и я тоже раньше думала, что молодость вечна, во время нашего путешествия с Петером по Истре. Но вот несколько дней спустя, когда начала читать книгу, я поняла, почему Вероника от души рассмеялась. Это была шутка, поэт был не прочь пошутить, это была шутка на тему ее бегства с офицером, инструктором верховой езды. Строчки из посвящения я нашла в стихотворении под названием Бежим! Я переписала его на листочек и убрала в альбом с ее фотографиями, он и теперь здесь: Бежим, утонем в радостном похмелье, чтоб не пришлось жалеть вовек… вовек… вовек… И песни станем распевать своей дороге вслед! Что ж тут поделать, молодость проходит! Смеялась она не просто так, не оттого что молодость проходит, смеялась она потому, что поэту была известна ее тайна, если это вообще было тайной. Во всяком случае, что-то такое было, о чем мы больше не говорили, никогда.

Вот так это было, чудесно. Вероника смеялась, и мы с Петером были довольны. Потом у меня начались нелады со здоровьем, и я большую часть времени проводила в своей комнате. Я просматривала фотографии, вспоминая дни, которые мы провели с Петером в Риеке. Я сказала ему: Петер, теперь мы снова вместе, как хорошо. Да я ж тебе говорил, все еще будет хорошо. Ты мне этого не говорил, возражала я, ты сказал, что на свете бывают вещи и пострашнее, чем то, что наша дочь разводит кур. И что и наши деды их разводили. И свиней. Зимой их резали и из крови делали колбаски кровяные. Ты ведь знаешь, я не люблю кровяной колбасы, ответила я ему, мне просто плохо становится при мысли, что эту кровь из животного сливали в ведра и затем еще теплую смешивали с густой массой. А Петер их любил, ему они напоминали о детских праздниках, он даже в Риеке заказывал их каждую зиму из своей деревни. В разговорах с Петером тогда ночами я всегда спокойно засыпала. И потом утром взор мой ласкали зеленые поля и луга под окрики крестьян, убиравших сено.

Лео и Вероника снова были мужем и женой, не знаю, кто удумал устроить эту церемонию, когда мы их снова соединили. Может, как раз поэт, этот шутник. Мы их буквально связали цепью. Вполне возможно, что это действо придумала Вероника, уж точно, что не Лео, он слишком солидный был для таких проделок. От души посмеялись, с самыми добрыми пожеланиями мы исполнили шуточный языческий обряд бракосочетания. На подворье поместья связали их цепью — чтоб впредь им никогда не повадно было разлучаться. Наш поэт произнес высокопарную и торжественную речь, которая как-то не соответствовала шуточной церемонии и более приличествовала бы духовному лицу, произносимая во время их настоящей свадьбы… пока смерть не разлучит вас… а кому довелось видеть Веронику и Лео в тот день, да и все другие дни в Подгорном, тот понимал, что это навсегда, что теперь не может быть по-другому, что бы ни случилось, они всегда будут вместе, пока смерть не разлучит их. Как разлучает всех нас, как разлучила ее отца с ней и со мной, как разлучит меня со всеми, кого я еще знаю. В том стихотворении под названием «Бежим» дальше идет: …Когда-нибудь разверзнутся могилы, уж заждалися нас сыры и темны, как мухи докучают в преисподней …Теперь с наступлением еще одного тоскливого вечера, перебирая фотографии, я обнаружила среди них листок с этим стихотворением и задумалась, сказала Петеру, что наш поэт в тот раз, играя словами, не случайно написал, пока смерть не разлучит вас, а ну как на самом деле разверзлись могилы и смерть их разлучила? Не люблю я этих мрачных мыслей, которые подступают такими вот тоскливыми вечерами к моему одиночеству, кошки у меня на сердце скребут, и в голове вдруг сделается такая пустота, бездна, в которой начинает звенеть одна мысль, Петер, нас твоя смерть разлучила, и в этот момент я больше всего хотела, чтобы и меня разлучила, с кем? С Вероникой или с теми редкими людьми, которые бывают у меня на этой окраине Любляны? С этой квартирой и с жителями этого дома, что каждое утро, тетки в халатах, мужчины с расстегнутыми ремнями, занимают очередь в туалет в коридоре?