Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной - Ольга Арефьева

По их телам ползли муравьи. Они шли по ней, потом по нему, а возвращались обратно по нему, потом по ней. Двое, не соприкасавшиеся ни одной точкой, соединялись через тропки муравьев. Ее кости светились, ночные мотыльки прилетали поинтересоваться. Из леса вышла кошка, обошла их по периметру, задевая влажным носом и щекотным хвостом, задержалась, мелко обнюхивая одежду, и свернулась вылизываться у соседнего камушка. На фоне сна она услышала: «Ты хочешь любви, а я — смерти. Это не одно и то же». Голос превратился в водяной фонтан, и она не стала просыпать себя.

Когда настало утро, Ефросинья спала, высоко подтянув ногу и вытянув носки, словно танцуя. Тишина шипела, как яичница на сковородке. На животе у нее мурчала теплая кошка. Агасфера не было на расстоянии невытянутой руки. Закрыв глаза, она увидела, что час назад следы пошли дальше, потом двинулся костюм, потом голое идеально сложенное черное тело и напоследок голос:

— Люди плачут не о других, а о себе. Не об умершем, а о том, как им будет без него. Или о том, что они тоже когда-то будут мертвы. Ты тоже умрешь, и еще долго после смерти будешь чувствовать боль. Потом, встретив свою могилку, будешь праздновать смерть. О, счастливая доля! Как я завидую тебе, любимая, ты умеешь умирать…

Борщ

Она скинула кошку и взяла оставшуюся от Агасфера круглую вещь. Та была тяжелой, переливалась внутри и оказалась знакомой кастрюлей с угловатым инициалом «Е» на боку, завернутой в старое Ефросиньино платье из любовных писем. Платье пришлось очень кстати — сахарную бумагу за ночь почти совсем съели муравьи, она спала голая. Из писем вывалилась ложка, в кастрюле плескался чуть остывший борщ. Ефросинья не стала ломать голову над появлением в скалах этих нужных вещей, а уселась за камнем как за столом.

Кошка топталась на коленях, норовя засунуть хвост в борщ, Ефросинья ела его пополам со слезами.

«Мне больше неинтересно говорить, — мысленно пожаловалась она кошке, пресекая ладонью очередной заход загривком к ней, хвостом к борщу. — Я буду художественно молчать. Хоровое молчание пальцев ног будет не тем, чем молчание плеч. Позвонки будут молчать как дырочки в дудочке. Кожа будет молчать как мембрана барабана. Мир не дал мне любви — вот о чем будет мое беззвучие. Я хочу любить, но не знаю, как. Во сне со мной рядом лежал мужчина, и я не знала, чем к нему прикоснуться. После этого сна я стала ненаписанной музыкой, я сижу как она, ем как она, я — молчу как она, я — живой упрек! Бог создал меня, идеальный инструмент — и сам не играет на мне! А я настроена как оркестр под занесенной палочкой дирижера! Пауза — пространство, в котором я живу, это моя стеклянная клетка, я разеваю в ней рот, как немая кричащая рыбка. В моей жизни есть граница от сих и до сих, я означена прочерком в такте, меня нет! В моем беззвучии есть крещендо и диминуэндо, но кроме подъемов и спусков — еще и прыжки вбок, петли и лабиринты. Я буду плакать и рисовать в песке силуэты прекрасных животных. Я пойду по тишине, как по нити, приводящей в пространства и времена!»

Кошка боднула ее руку широким рыжим лбом и обмакнула-таки хвост в кастрюлю. Чайка пролетела совсем низко, ударив в висок волной воздуха. «Мне даже не с кем поделиться борщом!» — всхлипнула Ефросинья и задумалась. Ее мир был полон влюбленными мужчинами, но никто из них не был ей нужен. Кажется, она звала кого-то, кто был не здесь и существовал не в этом пространстве. Как материализовать его, представить в дыхании, движении, прикосновении — это зависело от ее желания. Если оно будет достаточно сильным, то очень скоро он придет и будет лучше придуманного — потому что живым, интереснее — потому что настоящим. Но тогда мечта войдет в него и растворится в нем. Не станет образа, а будет реальность — любовь с живым человеком.

— Хорошо, я выполню твою горячую просьбу, — вдруг сказала она себе твердым голосом Бога, — ты и сама не успеешь опомниться.

Она удивилась себе, в последний раз посмотрела в глаза кошке и пошла по следам Агасфера. За поворотом следы внезапно кончились. На дороге стояли сапога — как будто их хозяин шел-шел и вознесся ввысь. Она засмеялась не своим голосом и побежала мимо. Вокруг появился грохот города, смешанный с шумом первых капель ливня.

Резко потемнело и хлынуло, где-то за поворотом нарастала дорога, по ней с бешеной скоростью проносились редкие машины.

Савватий

В детстве Савватий любил сладкое смешивать с соленым, боялся, что его украдет бабайка, верил всему, что говорили по телевизору, и каждому прохожему из вежливости говорил сразу «здравствуйте-досвидания». Он был маленьким и плакал впрок. Он тайно верил, что в библиотеке живет Ленин, любил расправлять конфетные фантики и складывать в башенку, молчал не туда и стыдился поролона. «Кушать, спать и гулять — три моих любимых счастья», — это была первая умная мысль, к которой он пришел после долгих раздумий. Из летнего детского лагеря он писал маме письма: «Здравствуй, дорогая мама! Здесь очень хорошо, у меня всё в порядке. Пожалуйста, забери меня отсюда!»

Когда он подрос, то научился читать книги из-за чужого плеча, ковырять ногтем в своем темени дырку и надевать трусы наизнанку, чтоб его стручок не сглазили. Сверстники часто били его, а девчонки фыркали, глядя на его тонкие немужские руки. Достигнув совершеннолетия, Савватий почувствовал, что больше всего на свете хочет быть сильным, и отправился в обучение к мастеру боя, о котором прослышал от одного странствующего нищего с зелеными листьями за пазухой. Он старательно записал себе на руку имя, приблизительный адрес, собрал сумку с парой штанов и мамиными сырниками и двинулся — сначала поездом, потом автобусом, потом пешком. Мастер оказался щуплым стариком с лучистыми глазами и длинной седой косой. Из-за загорелой кожи и белых волос его облик имел общее с фотографическим негативом. Он жил один с пожилым мелким псом в избушке на отшибе деревни и большую часть жизни смотрел на речку. К нему не ходили в гости соседи, только изредка привозили переломанных, упавших с крыши или попавших спьяну под сенокосилку жителей деревни, которых он обмазывал толстым слоем сала и медленно собирал обратно голыми руками. Вместо испытания силы и ловкости он просто попросил Савватия помыть старое, огромное, невероятно грязное корыто на заднем дворе. Прежние соискатели ученичества смотрели на корыто с омерзением и сразу уходили, крутя пальцем у виска. Савватий взял тупой нож и пошел скрести корыто на бережок ручья. Через три дня работы он пришел со стертыми до крови костяшками пальцев и предъявил старикану корыто, в котором, увы, получились дырки. Учитель расхохотался над его глуповатым лицом, выкинул корыто на помойку и взял Савватия в ученики.

Ученичество

Для начала он дал ему палку в руки и велел стучать по луже так, чтобы получалось как можно больше брызг. Когда лужа расплескивалась вся, Савватию следовало натаскать недрами новой воды из реки и продолжать. Это задание оказалось надолго: в этом, как выяснилось, и состояло обучение, день за днем, месяц за месяцем.