Обрученные с Севером. По следам «Двух капитанов» - Роман Буйнов

Наш фотограф Володя Мельник решил забраться на хребет морены, чтобы сделать панорамное фото производимых работ. Подыскивая нужный ракурс, он забрался на самый верх кручи и в изумлении замер. Мать честная! Прямо на стылых камнях, на куске плоского базальтового скола, словно указывая острием направление, в котором ушли спасительные каяки Альбанова, лежал самодельный финский нож. Выточенная из дерева, треснувшая ручка, ржавое лезвие «щучкой» с прочным обухом, широкая гарда. Нож лежал так, как будто его специально положили туда пару минут назад. Удивительно! Прошло столько лет жестоких штормов, снежных вьюг и камнепадов, а он преспокойно лежал себе на плоском камне на самой вершине морены.

Анализируя схему находок, мы сразу же обратили внимание, что существует определенная закономерность их расположения: большая часть останков человека, нож, малица и ведро по расположению на склоне морены складывались в одну прямую линию. Создавалось впечатление, что все это «ехало» по склону вместе со льдом, который потом просто растаял. За эту версию говорит и тот факт, что под огромным многотонным камнем мы не нашли ни одной поломанной кости, то есть тело не было раздавлено внезапно скатившейся глыбой, а только крайне медленно в процессе таяния ледника получало нагрузку сверху. Это навело нас на мысль углубиться в мерзлоту вдоль этой воображаемой линии. Вскоре догадка подтвердилась: при более тщательном осмотре склона морены по этой линии, были найдены эмалированная кружка и поясной ремень, совершенно невидимые с высоты человеческого роста. Обнаружить их удалось, только ползая в прямом смысле на карачках и заглядывая под каждый камень склона снизу вверх. Следуя этой же логике поиска, в груде крупного щебня мы нашли довольно большой комок бумаги, однако нельзя было сразу заключить, было ли на ней что‑либо написано. После того как верхний «живой» слой был снят, прочесывание склона мы продолжили уже с помощью металлодетекторов. И снова удача не отвернулась от нас — три неотстреляных патрона того же калибра и года выпуска, что и две гильзы, найденные тремя днями ранее недалеко от нашего базового лагеря.

Чем больше появлялось артефактов, тем сильнее было ощущение, что это какой‑то болезненный сон. Я ущипнул себя за ухо. Да нет же, все наяву! Неужели до нас никто не мог их найти? А может, и не искал? Или последние, аномально теплые годы в Арктике привели к такому активному таянию ледника, что для нас приоткрылся занавес великой тайны? Если это так, то нам повезло еще больше, ибо непрекращающийся камнепад и сход морены через какие‑нибудь год–два просто–напросто похоронили бы это все во второй раз!

На вершине морены имелось углубление в виде каменной чаши. Талая вода отсюда уходила вглубь, увлекая за собой песок и мелкий щебень. С годами в этом месте образовалась широкая воронка. На дне ее вот уже несколько часов методично копались Андрей Николаев и Сергей Рябцев — это была их зона ответственности. Откидывать камни здесь было некуда, поэтому их приходилось перекладывать с места на место по нескольку раз. Наконец‑то поисковое счастье улыбнулось и для них. Награда была велика: нарочито серьезно они извлекли из завалов солнцезащитные очки–консервы, сделанные еще на «Св. Анне». В своем дневнике Валериан Альбанов описывает их так:

«В конце апреля почти у всех нас стали болеть глаза. На «Св. Анне» только некоторые из нас страдали этой болезнью, и обыкновенно она скоро проходила после того, как больной просидит несколько дней в помещении. Настоящих предохранительных снеговых очков у нас не было. Еще на судне машинист Фрейберг сделал нам всем по паре очков, но нельзя сказать, чтобы эти очки достигали своего назначения. Стекла для них делали из темных четырехгранных бутылок от «джина». Одев такие очки, мы ничего не видели впереди, поминутно спотыкались в ропаках, перевертывали нарты, падали сами, но глаза по–прежнему болели невозможно, и слезы, текли горячими струями. В передних нартах обыкновенно шли счастливцы, «зрячие», а «слепцы» тянулись по следам, с закрытыми глазами, только по временам посматривая сквозь ресницы на дорогу. Но бывали дни, когда глаза болели у всех и болели нестерпимо, тогда уж приходилось целый день сидеть в палатке, ожидая, когда отдохнут глаза от этою нестерпимою, сильного света. Глаза болели не только при ясной солнечной погоде. Часто небо было покрыто облаками, солнца не было видно, даже горизонт был закрыт какой‑то мглой, но глаза болели не меньше. Если утихала самая резь в глазах, то в них оставались еще какая‑то муть, и все предметы мы видели как бы в тумане».

Тем, кто хотя бы раз в своей жизни занимался сваркой металла, наверняка знакомы эти ощущения. Очки сохранились практически полностью: мягкая проволочная оправа, обмотанная тканью, аккуратно обкусанные коричневые бутылочные стекла от емкости из‑под джина. Уцелели даже веревочные крепления. Сколько терпения и заботы об уходящих товарищах вложил в их изготовление мастер!

Всего в двух метрах от очков из глубины щебня торчало самодельное деревянное кольцо от лыжной палки, которое вначале мы приняли было за поломанный снегоступ. Но в дневниках В. И. Альбанова снегоступы не упоминаются:

«Они взяли с собой наш длинный линь, которым мы мерили глубину и которым я приказал им связаться, сложив его вдвое, причем идти обязательно «гуськом» и прощупывать палками покров ледника. Для того чтобы лучше прощупывать дорогу, мы с лыжных палок сняли даже кружки».

Это и был один из тех кружков с лыжной палки.

Тем временем совсем рядом всполошился металлодетектор. И снова с замиранием сердца пришлось растаскивать камни. Когда сняли первый слой, сигнал существенно усилился. Но дальше базальт был прочно спаян вечной мерзлотой. Опять греем воду для растопки льда. Клубы мягкого пара оседают у Андрея на бороде и ресницах. Посмотреть со стороны — снежный человек, не иначе. Но вот на глубине около полуметра блеснула идеально сохранившаяся посеребренная ложка. Аккуратно смываем глиняный слой. На ручке четко выбитое клеймо изготовителя «HENRY LAWRYL PLYMOUTH». Переворачиваем ложку и видим… инициалы хозяина! Всего‑то две буквы, полустертые неаккуратно накарябанные через точку две буквы — «П. С.». Это уже серьезная зацепка! Невозможно описать в книге, что чувствуешь, когда извлекаешь все эти находки из неподатливого чрева Великого Севера. Ведь про каждую из этих вещей Альбанов писал почти сто лет назад! Мы, живущие этой историей последние годы, прикасались к ним почти благоговейно. Время как будто случайно, на призрачный миг, раздвинуло рамки дозволенного, и перед нами, пока еще скрытые вязким туманом, шагали суровые образы смелых людей, уходящих колонной в бессмертие:

«Как в белом одеянии, лежит и спит красавица «Св. Анна», убранная прихотливой рукой мороза и по самый планширь засыпанная снегом. Временами гирлянды инея срываются с такелажа и с тихим шуршанием, как цветы, осыпаются вниз на спящую. С высоты судно кажется уже и длиннее. Стройный, высокий, правильный рангоут его кажется еще выше, еще тоньше. Как светящиеся лучи, бежит далеко вниз заиндевевший стальной такелаж, словно освещая заснувшую «Св. Анну». Полтора года уже спокойно спит она на своем ледяном ложе. Суждено ли тебе и дальше спокойно проспать тяжелое время, чтобы в одно прекрасное утро незаметно вместе с ложем твоим, на котором ты почила далеко в Карском море у берегов Ямала, очутиться где‑нибудь между Шпицбергеном и Гренландией? Проснешься ли ты тогда, спокойно сойдешь с своего ложа, ковра–самолета, на родную тебе стихию — воду, расправишь широкие белые крылья свои и радостно полетишь по глубокому морю на далекий теплый юг из царства смерти к жизни, где залечат твои раны, и все пережитое тобою на далеком севере будет казаться только тяжелым сном?