Невидимый папа - Дарья Доцук

– Но мы правда ему не нужны! – восклицает Филипп. – Я знаю, я через это уже проходил! И я не хочу, чтобы ты повторила этот путь. Поверь, ничего хорошего мне это не принесло.

– Что значит – ты проходил?

– Ну, я с ним общался. Переписывался.

Я потрясена. Переписывался с папой? Я не могу поверить. Как он мог скрывать от меня такое?!

– Но почему же ты мне-то ничего не сказал?

– Не хотел, чтобы ты в нём разочаровалась. А он бы тебя обязательно разочаровал. Это единственное, что у него хорошо получается.

– То есть ты всё решил за меня! А тебе не кажется, что меня это тоже касается? Я сама могу за себя подумать! Это, между прочим, и мой отец тоже!

– Странная ты. Тебе охота помучиться? На твоём месте я предпочёл бы вообще не знать о его существовании.

– Ты – может быть. Но не я! Я хочу знать! Каким бы он ни был – всё равно он наш отец!

– Угу, ты ему это объясни. Нет, нам он больше не отец. И если ты так хочешь знать всё до конца, то у него теперь другая семья. Новая жена. Кстати, на двадцать лет моложе его. И новый ребёнок. Девочка. Евой назвали, если тебе интересно. Ей сейчас года два или около того.

– Это он тебе рассказал?

– Нет, общая знакомая. Та, которая дала мне его почту. Втайне от матери, конечно.

– И что?

– И ничего.

– Ну что он ответил?

– Лучше бы вообще не отвечал.

– Да можешь ты нормально сказать? – сержусь я.

– Не могу. Зачем тебе? Ну наобещал мне всякого, а потом исчез. Что и требовалось доказать.

– Чего наобещал?

– Ой, ну что билет пришлёт, что я к нему в гости на зимние каникулы поеду. Сначала, мол, здравствуй, сын, я был паршивым отцом, прости, давай общаться, я всё исправлю. А потом: «Нет, на этих каникулах не получится, я тут очень занят, может быть, летом». Ну и всё. Конец истории. А, нет, не совсем. Мать узнала, был скандал. Вот теперь всё, конец.

– Ну, может, у него правда были дела? – неуверенно предполагаю я.

– Да, нового ребёнка делал.

– Перестань! Почему ты так его ненавидишь? Ты даже не пытаешься его понять!

– А за что мне его любить? Что ты вечно ему какие-то оправдания придумываешь?

– А ты только осуждаешь!

– А больше он ничего и не заслуживает! – возмущается Филипп.

– И всё-таки ты ему написал, ты хотел с ним общаться! Но мне почему-то нельзя!

– Да я же не знал, что он такой! Я нафантазировал себе всякого… Как и ты. Ты думаешь, что он несчастный человек, что он сожалеет о своих поступках, но правда в том, что ему просто на нас плевать. Я хотел тебе рассказать, честно, но ты бы расстроилась и…

– Правильно! Зачем меня расстраивать, когда можно просто наврать! Конечно, что она понимает, эта малявка! Ещё разревётся! Пусть лучше думает, что отец просто на неё забил и не отвечает!

– Слушай, я же уже извинился! Я не хотел тебе врать, и я не считаю тебя малявкой. Так получилось. Ну что мне оставалось? Ты поругалась с мамой, приехала – плачешь, требуешь, чтобы мы ему написали. Я как тебя увидел… Не мог же я рассказать про другую семью. И почту настоящую тоже не мог дать. Папаша бы тебе точно так же мозги заморочил, а потом бросил, во второй раз. А как ещё было тебя успокоить? Вот мне и пришло в голову…

– Всё равно ты должен был мне рассказать. Я сама должна решать такие вещи! Я, а не ты!

Филипп встаёт и вытягивается, распрямляет спину. Я снова поражаюсь тому, до чего он высокий – с легкостью может облокотиться о перекладину, на которой закреплены качели. Худощавый, длинноногий, в чёрном пальто, он похож на высохшую ветку. Лицо серое, и взгляд тоже какой-то высушенный, уставший.

– Так, ладно. Я хотел помочь – помощь моя тут, очевидно, никому не нужна. Запоминай, повторяю один раз: дэ точка востриков собака мейл ру. Довольна? Решай сама. Только не приезжай потом вся в слезах и не говори, что тебя не предупреждали.

– Ну наконец-то! Спасибо! – кричу я ему в спину.

Вжав голову в плечи, он быстро пересекает двор, перешагивает через ограду клумбы и исчезает в арке.

То и дело я ловлю себя на том, что без конца повторяю про себя: «дэ точка востриков собака мейл ру». Уже третий день. Как будто формулу зубрю. А ведь почта такая простая, что захочешь – не забудешь. На каждом уроке я по многу раз записываю адрес карандашом на каком-нибудь листочке, на последней странице тетради или даже поверх параграфа в учебнике и тут же стираю. Тщательно, чтобы никаких следов. Зачем я это делаю? Сама не пойму. Как будто пытаюсь сыграть с собой в какую-то игру, только с правилами никак не разберусь.

Мы с Женькой привыкли сидеть как чужие и не разговариваем, если этого не требуется для урока. У неё я ничего спросить не могу, как-то это не очень – только у меня неприятности, так я сразу к ней. А мы ведь уже не совсем подруги.

В голове какая-то разбухшая каша, так что я даже не пытаюсь впихнуть туда что-то ещё – новые слова по английскому или особенности дыхания у рептилий. Не лезет. Теперь я понимаю двоечников. Всё мимо меня. Я просто не в состоянии удержать в голове что-нибудь, кроме этого «дэ точка востриков собака мейл ру».

В том, что на этот раз почта настоящая, сомнений нет. Но от этого нисколько не легче. Из одной крайности меня бросает в другую. Сперва я твёрдо решаю написать, и будь что будет – мне необходимо самой во всём убедиться. Но уже секунду спустя передумываю. Ну что я напишу? Ведь у него теперь другая семья, это всё меняет.

Эти метания и перескоки с одного на другое ужасно выматывают. А как от них отделаться? Хочется кому-то рассказать, но кому? Понимаю, что надо на что-то решиться, да только где взять решимость?

Я задаю себе тысячу и один вопрос. Про Филиппа, про его маму, про эту общую знакомую, про папину новую жену и про девочку Еву. Особенно про девочку Еву. Она моя единокровная сестра, ещё одна часть моей семьи. Семьи, которая никогда не соберётся в один пазл. Может, Женька права – на самом деле мы все друг другу чужие?

Вряд ли я когда-нибудь увижу Еву – она станет моей невидимой сестрой. Отец никогда ей про меня не расскажет.

Я уже два года как старшая сестра. Странное чувство – внутри всё печёт. Только я не могу до конца понять, нравится мне это или нет, потому что того и гляди обожжёт. Интересно, а что я делала в тот день, когда Ева появилась на свет? Почувствовала что-нибудь? Что-нибудь необычное?

Папа, мой папа, должно быть, очень любит Еву, играет с ней, придумывает ласковые прозвища (Евочка? Евонька?), щекочет ей пятку и улыбается тому, как забавно она смеётся. Со мной у него тоже так было. Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Я глушу в себе обиду и ревность и думаю: теперь Евина очередь.