Чудовище без красавицы - Дарья Донцова

Роман окинул створку быстрым взглядом. Потом вытащил изо ртажвачку, залепил глазок на двери соседней квартиры, выудил из кармана нечто,больше всего похожее на кривые палочки, поперебирал их красивыми,аристократическими пальцами, сунул одну в скважину… Щелк, щелк. Та же операциябыла проделана и со вторым замком.

– Сезам, откройся, – бормотнул Роман и посоветовал: – Ключибольше не теряйте. Не во всякой мастерской дубликат сделают.

– Спасибо, – обрадовалась я, – сколько я вам должна?

Парень хмыкнул:

– Ничего.

– Но, – растерялась я, – как же, вы время потеряли, ехали…

Мальчишка молча шагнул в лифт и исчез. Я проскользнула вквартиру и тщательно заперла дверь. Интересно, из какой передряги Юрка вызволилэтого Романа, раз парень кидается исполнять любое его поручение?

В коридоре царила нежилая тишина. Удивительное дело, стоитхозяевам уехать или, того хуже, умереть, в их квартире мигом появляетсясовершенно особая атмосфера. Я просто кожей ощущала, что в этом доме никогонет. Отчего-то мне стало страшно. Умом я понимала, что войти сюда никто несможет. Лена мертва. Павел в тюрьме, Марья Михайловна и Никита в больницах… Нопотом вдруг вспомнила, как легко, играючи Роман открыл отличные замки, и быстрозадвинула огромную, тяжелую щеколду.

Через два часа стало понятно: денег в квартире нет.Полмиллиона долларов – это довольно большая по объему куча. Если деньги вбанкнотах по сто баксов, то получится пачек пятьсот. Впрочем, говорят,выпускаются купюры по тысяче гринов. Я-то такие никогда не видела, и если суммасостоит из этих ассигнаций, то их всего-то пятьсот штук. Но внутренний голосмне подсказывал: нет, денежки самые обычные, сотенные…

У Федуловых имелся сейф, в спальне, за зеркалом. Один раз мыс Никиткой играли в «записочки», мальчик сунул туда для меня «сюрприз» и долгосмеялся, когда увидел, как я непонимающе смотрю на зеркало. Потом Никита открыл«страшную тайну» – код замка: год его рождения.

Я прошла в спальню, набрала нужные цифры и уставилась впустое пространство: ничего. Тяжело вздыхая, я взяла ключи, висевшие в прихожейна крючке, поднялась в мастерскую и обыскала чердак. Никакими деньгами там и непахло. Впрочем, в спальне Лены на трюмо небрежно валялся элегантный кошелек иззмеиной кожи. Внутри нашлись триста долларов, две тысячи рублей и кучадисконтных карт. Но это были единственные деньги, обнаруженные мною в квартиреФедуловых.

Устав от бесплодных поисков, я прошла на кухню, заварилачай, отыскала в холодильнике слегка подсохший сыр, пачку масла, достала изшкафчика крекеры и, сделав себе пару бутербродов, взяла телефонную книжку иначала обзвон.

Номеров оказалось не слишком много. Я действовала просто,начав с буквы «а». Не успевал голос произнести «Алло», как я мигом говорила:

– Здравствуйте, беспокоит домработница Лены Федуловой, мнепоручено сообщить вам о трагической смерти хозяйки…

Кое-кто охал, кто-то не проявлял ни интереса, ни сочувствия.Вплоть до буквы «к» я нарывалась на совершенно разных людей: парикмахершу,массажистку, мойщицу окон, бывшую няню Никиты, несколько раз отвечали:«Магазин» или «ресторан».

Но в этих точках никто не слышал о Федуловой. Приближалсяконец книжки, настроение становилось все хуже. Наконец я добралась до фамилии«Кленова» и устало сказала ответившей женщине заученную фразу.

– О боже, – воскликнула та, – нет! Неправда, что за чушь вынесете! Какая смерть! Ленке только двадцать три исполнилось!

– Вы ее хорошо знали? – осторожно поинтересовалась я.

– Господи, – донеслось из трубки, – конечно. Правда,последнее время мы созванивались реже, чем раньше, но Ленка моя подруга.Господи, скажите, что вы пошутили!

Я посмотрела еще раз в книжечку. Кленова Аня!

– Анечка, у меня для вас есть пакетик…

– Какой, от кого? – забормотала девушка.

– Лена просила вам передать, а мне все недосуг было, ужизвините, можно сейчас привезу?

– Хорошо, – тихо сказала собеседница. – А что теперь будет сНикитой? Павел жив?

– Жив, – ободрила я ее, – вот приеду и расскажу.

В отличие от Лены, обитавшей в шикарной квартире, Анечкаютилась в огромной грязной коммуналке. Правда, расположена она была в самомцентре, всего в нескольких шагах от метро «Смоленская», в тихом, каком-тосонном староарбатском переулке.

Лифта в шатающемся от ветхости доме не было и в помине.Лестница, когда-то мраморная, украшенная чугунными перилами художественноголитья, теперь выглядела жутко. Кое-где отсутствовали ступеньки, а местныежильцы ухитрились отодрать от ажурных железок загогулинки и разбить почти всеокна. Поэтому в подъезде стоял зверский холод. И вот что странно, несмотря навеликолепную «вентиляцию», в воздухе висел «аромат» мочи и помойки.

Стараясь не дышать, я поднялась на второй этаж, очутиласьперед огромной дверью из темного дерева и позвонила. Дверь распахнули безлишних вопросов. Полная, какая-то обрюзгшая женщина нервно выкрикнула:

– Вы Виола? От Лены? Идите сюда скорей.

Я вошла в темный коридор и поискала глазами вешалку, но Аня,не предложив мне раздеться, быстрым шагом, почти бегом, кинулась в глубьказавшихся безразмерными апартаментов. Пришлось идти за ней прямо в ботинках икуртке.

Я никогда не жила в коммуналке. Невесть каким образом мойпапенька, прибыв в Москву из деревни, получил собственное жилье, в «хрущобе»,зато двухкомнатное. Правда, в самой большой комнате было всего четырнадцатьметров, в кухню не влезал даже холодильник, а ванная, совмещенная с туалетом,не позволяла втиснуть в свое нутро не то что стиральную машину, а даже тазик сведром, потолки висели буквально на голове, а когда Раиса купила новый диван,его пришлось разбирать, чтобы пропихнуть в дверной проем. Но это была отдельнаяквартира без дежурств по местам общего пользования и склок возле плиты. Кое-ктоиз моих одноклассниц проживал в коммуналках, и я хорошо знала, какие там царятпорядки. Впрочем, даже если между соседями идеальные отношения, все равноиногда хочется одиночества…

Но таких комнат, как у Ани, я никогда не встречала. Потолокпарил на высоте метров пяти, два огромных окна сияли осенним солнцем на однойстене, третье окно было напротив, на другой. Конца комнаты просто не быловидно, а потолок покрывала лепнина с позолотой, правда, кое-где облупившейся иотбитой.

– Вот это да, – ахнула я, – царское великолепие!