Ставка на стюардессу - Мария Жукова-Гладкова

Сын веселой вдовушки Салтыковой, рожденный ею от конюха (или не от конюха), продолжал жить с Аполлинарией Антоновной. Парень получился красавцем! Мамой называл Аполлинарию Антоновну, хотя знал, кто его настоящая мать, и общался с ней. В детстве все дети называли Аполлинарию Антоновну мамой, но по мере взросления она объясняла им истории их появления на свет. Кто-то все равно продолжал называть и считать ее мамой, кто-то – нет. Большинство родственников, отдавших их на воспитание, хотели, чтобы дети знали, кто они по крови.

Семья лесопромышленника Мещерякова, дочь которого родила ребенка от революционера, уехала во Францию. Революционер вернулся с каторги, забрал ребенка, и тот тоже проникся идеями марксизма. Но Аполлинарию Антоновну навещал регулярно.

Дочь итальянской певицы Каролины унаследовала вокальные данные матери. Аполлинария Антоновна с детства обучала ее музыке. Девушка продолжила обучение уже, так сказать, официально и имела все шансы оказаться в труппе Мариинского театра.

Внук профессора Смоленского, сын которого в молодости обучался искусству любви с безграмотной кухаркой, показал, что унаследовал способности к учебе нескольких поколений университетских преподавателей и поступил на учебу в Санкт-Петербургский университет.

Мальчик, рожденный в неравном браке от любовника по фамилии Васильев, пока никаких особых талантов не демонстрировал.

Девочка, рожденная революционеркой, была еще слишком маленькой. Мать больше не появлялась, сведений о ней не было ни у кого. Может, сгинула в Сибири.

Самым мудрым человеком из всех, кого я знала, был мой институтский преподаватель, под началом которого я писала диплом, а потом взялась за диссертацию. Он благоволил ко мне с самого начала. Мы не теряли с ним контакта и после того, как я окончила институт и еще не поступила в аспирантуру. Звали его Симеон Данилович Синеглазов.

Как он рассказывал мне, в его роду все были банкирами или просто имели какое-то отношение к финансам. Банк его предков был хорошо известен в царской России. Но кто-то обязательно работал в Государственном банке Российской империи, здание которого находилось на нынешнем канале Грибоедова (в те годы именовавшемся Екатерининским) и было построено Кваренги для Государственного ассигнационного банка.

Еще в институте мне самой было крайне интересно изучать экономическую или, скорее, финансовую историю, которой увлекался и Синеглазов. Я узнала, что первый государственный банк в России был учрежден в 1762 году императором Петром III для эмиссии ассигнаций. Но существовал только де-юре – дальше дело не пошло из-за дворцового переворота, в результате которого царя свергли через тридцать четыре дня после издания указа об учреждении первого государственного банка. Потом существовало еще несколько банков, в названии которых фигурировало слово «государственный», но они не выполняли традиционной роли центрального банка.

Центральный банк в традиционном понимании появился в Российской империи только в 1860 году. Вскоре он стал крупнейшим кредитным учреждением страны, кредитовал торговлю и промышленность. У него было множество отделений, как постоянных, так и временных, агентства при зернохранилищах. В начале ХХ века это было уже одно из самых крупных и влиятельных кредитных учреждений в Европе.

После Октябрьской революции 1917 года Государственный банк Российской империи сохранил функции центрального. Вначале его также именовали Государственным, потом он стал Национальным, затем Народным. В декабре 1917 года был издан декрет ВЦИК «О национализации банков», то есть введена государственная монополия на банковское дело. Частные и акционерные банки были объединены с Государственным, ему были переданы их активы и пассивы. В январе 1918 года Совнарком издал отдельный декрет, в соответствии с которым все акционерные капиталы всех частных банков были конфискованы в пользу Государственного (Народного) банка.

Самый мудрый (по его мнению) предок Симеона Даниловича Синеглазова трудился как раз в Государственном банке Российской империи, а потом быстро принял советскую власть. Может, душой и сердцем и не принял, но молодой финансист был очень разумным и практичным человеком. Более того, он родился вне брака, как и его жена. Именно жена была из Синеглазовых, и ее отец, банкир Синеглазов, имевший свой банк, нашел своей незаконнорожденной дочери (от любовницы-балерины) подходящего супруга. И он на самом деле оказался очень подходящим! Он смог выжить сам, выжила семья, правда, в 1937 году пострадал его сын, но это уже другая история. Сын изменил традиции и вместо финансовой карьеры избрал партийную. Может, не стоило этого делать?

Сын репрессированного сменил фамилию на Синеглазов, ведь по женской линии они происходили от российского банкира с этой фамилией, пусть и от побочной ветви. Симеон Данилович продолжил семейные традиции. Его многому научил отец, которого в свое время тому же самому учил дед – прадед Симеона Даниловича. Мой преподаватель, к его большому сожалению, прадеда в живых не застал.

Свои знания он передавал мне.

Профессор Синеглазов остался последним в роду. Жена давно умерла, детей не было, с другими родственниками отношений он не поддерживал. Вначале я не понимала, почему он из всех студентов выделил меня. Поняла только после того, как унаследовала квартиру «бабушки» Софьи Леонидовны и разобрала там вещи.

Я нашла старые, дореволюционные и послереволюционные дневники некой Аполлинарии Антоновны Пастуховой, которые она вела много лет.

Вероятно, эти дневники каким-то образом унаследовала Людмила Салтыкова – мать девочки Доши, любимая женщина программиста Андрея, уехавшего в США, моя троюродная тетка. Наверное, они перешли к ней от матери, бабки с дедом, прабабки с прадедом – в общем, от того Салтыкова из «пра», которого воспитала Аполлинария Антоновна вместе с еще семью чужими детьми.

Потом дневники явно забрала Галина, дочь моей несостоявшейся бабушки Софьи Леонидовны, которая удочерила рожденную Людмилой Дошу. Галина же унаследовала квартиру Людмилы, а соответственно, и все то, что в ней лежало. Я не могла сказать, знала ли Галина про дневники до смерти Людмилы или узнала, как и я, случайно обнаружив их, разбирая вещи умерший. Я не могла сказать, знала ли про них Софья Леонидовна. В своем письме мне, в котором она просила у меня прощения, она их не упомянула. Может, если и знала, то просто забыла про них или не посчитала нужным упомянуть.

Я пришла к выводу, что Софья Леонидовна даже если и пыталась их прочитать, то не придала им значения. А я придала. И профессор Синеглазов тоже отнесся к ним очень серьезно.

Читая их, я поняла, как сильно изменился русский язык. Я знала, что после революции 1917 года у нас была реформа алфавита. Аполлинария Антоновна писала на «дореформенном» русском и после 1917 года. А какие она использовала выражения… Мы сейчас не только так не говорим, но и писатели не используют таких фраз, рассказывая о тех временах.

После их прочтения (того, что удалось разобрать) я напросилась к Синеглазову в гости. Он сразу же пригласил меня. Я тогда была студенткой третьего курса. Фактически никем в сравнении с мудрым профессором, которого приглашали в университеты по всему миру. Синеглазов читал лекции на английском, немецком и французском и до того, как заняться преподаванием, работал в различных финансовых учреждениях. Но, как уже говорилось, его интересовала финансовая история. Он много работал в архивах, включая зарубежные, а на его лекциях яблоку было негде упасть. Он не только читал их студентам, но и допускал всех желающих.