Где папа? - Юлия Кузнецова

– Не может, – отрезала тётка, просовывая их с Иркой паспорта в маленькое окошечко за стеклом и толстой решеткой. – Если так хотите эту провести, оставьте старшую!

Ира дёрнулась. Мама покачала головой и положила мне руку на плечо. Но я спихнула её и выскочила на улицу.

Костя вышел за мной. Дверь захлопнулась.

Мы с Костей уселись в машину. Он на своё место, я за ним.

– Сядь за Иркиным, – попросил он, – я своё кресло хочу опустить.

Мне было всё равно. Я могла бы и на улице посидеть, прямо на снегу. Какая разница? И в груди, и в животе, и в пальцах ног и рук – везде у меня был тот же холод, что и снаружи, на улице.

Я ненавидела Ирку.

В голове мелькнула дурацкая мысль – может, таджики тоже кого-то ужасно ненавидят, и им поэтому не холодно на таком морозе в тонких джинсовых куртках?

– Обидно, да, – сказал Костя, зевая и вытягиваясь на своём кресле.

– Даже не представляешь себе насколько, – еле выговорила я.

– Почему не представляю?

Я покосилась на него. То есть на его затылок. Какой же он… Ну неужели всё надо понимать буквально? Или он издевается?

– Потому что у меня было что папе рассказать! – выпалила я.

– Это понятно, – кивнул он, закидывая руки за голову.

– Ну конечно, не такое важное, как у вас с Ирой.

Я старалась говорить ровно, но всё равно получилось язвительно.

– Да и у нас неважное, – сказал Костя, – это Ирке важно. А если ваш отец не разрешит мне на ней жениться, я её украду. Поможешь?

– С удовольствием, – буркнула я, – очень она мне нужна.

Я помолчала и добавила:

– Зря ты сказал, что у вас неважное. Я бы так хоть за дело мучилась.

– Может, ты своё важное в письме напишешь?

– Да не могу! – взорвалась я. – Я о живом человеке хочу рассказать! О маленьком! У меня слов не хватит. Тут показывать надо! Изображать. А ещё… Ещё я хочу сразу видеть папины глаза, понимаешь? Он же удивится, что я к ней хожу.

– К кому? – спросил Костя.

– Да неважно.

– Ты определись. Важно или неважно.

– Я познакомилась с одной девочкой, – вздохнув, начала я, – она маленькая, понимаешь? Совсем. Ей два годика. Она сестра моего одноклассника. Они разрешили мне приходить после школы играть с ней.

– Типа няни? Платят-то нормально?

– Да никто мне не платит. Просто хожу и играю. Я очень хотела папе рассказать. Потому что меня никто не понимает. Только папа и вот она.

– А, ну да! Переходный возраст, никто не понимает.

– Тебе обязательно надо всем ржать?

– Не, слушай. Я рад. С детьми прикольно.

– Да, ты правильно настраиваешься, – съязвила я.

– Ага! А ты чего с ней делаешь?

Я помолчала, собираясь с мыслями. Внутри у меня всё просто ныло от обиды. Но потом как прорвало…

– Да много чего! Знаешь, я когда в первый раз к ней пришла… Она меня, конечно, не сразу приняла. И я взяла ложку для ботинок и стала её крутить на пальце. Ей это очень понравилось. А потом она испугалась фена. И залезла ко мне на руки.

– Слушай, я тоже боялся фена, когда маленький был, – оживился Костя, – хотя не, погоди! Пылесоса боялся. И блендера.

– Когда ты был маленький, были блендеры? – усомнилась я.

– Мне двадцать шесть, а не пятьдесят.

– Прости, – смутилась я, – я, кстати, тоже блендеров боялась. Я вообще психованная была. Спала плохо.

– Я тоже, – кивнул Костя. – Знаешь, какой у меня был самый страшный кошмар? Сова на унитазе!

– Что? – обалдела я. – Да ладно!

Я схватилась за Иркино сиденье, обняла его.

– Ты врёшь! Тебе Ирка рассказала!

– Про сову? – удивился Костя.

– Конечно! Это же мой кошмар! Мне она снилась всё детство. Заходишь в туалет ночью…

– А там сидит на унитазе белая такая, – продолжил Костя, – когтями цепляется. И смотрит внимательно.

– Точно! И бежишь.

– Маму зовёшь.

– Ага.

Мы помолчали.

– Странно, да? – сказала я.

– Угу, – отозвался Костя.

– А ты в детстве был разговорчивый?

Он искоса глянул:

– А что, похоже?

Я улыбнулась.

– Ну просто я тоже бука. Короче, в классе я вообще молчу. Как немая. А с Кьяркой, ну, так девочку мою зовут, я прямо другой становлюсь. Мне хочется что-то выдумывать. Я ей спектакль показала. «Три поросёнка». И «Колобка». Не знаю, поняла она или нет, но сидела на стульчике смотрела. И ещё мы башню построили и лупили по ней мячиками. Потом я пряталась от неё, но ей это не понравилось. Она плакать начала. И ещё плакала, когда её мама уходила. Я взяла её на руки, а она стала бить меня в грудь кулачками и плакать. А потом, когда дверь за мамой закрылась, он успокоилась и стала опять играть. Слушай! Странное дело. У неё игрушек миллион. Каких хочешь. С кнопками, пищалками, нажималками, куклы, животные резиновые. А она играет с какой-то чепухой. С прищепкой. С половником. Вот таз вчера нашла. Сначала залезла в него. Потом вылезла, набок поставила и покатила. А потом на голову надела и гудеть стала.

Костя улыбнулся с закрытыми глазами. По-прежнему обнимая Иркино сиденье, я прижалась к подголовнику щекой и продолжила:

– Или пуговицу нашла огромную. И долго её катала. Странно, да? Я даже записываю то, что ей нравится. Она, правда, пуговицу в рот засунула потом. Но я заставила плюнуть.

– А это, кстати, известное дело, – сказал Костя. – Знаешь журнал «Эсквайр»?

– Со страшной рожей на обложке?

– Ну да, это у них стиль такой.

– Видела у Ирки. Мама говорит, она из-за тебя и журналы мужские начала читать.

– А что, там интересные статьи… Вот про игрушки было. Что у родителей чувство вины перед детьми. И маркетологи знают об этом. И компании выпускают навороченные игрушки – чем дороже, тем лучше, вроде как и от чувства вины избавился. Ну и другие, конечно, игрушки есть. Развивающие. Герои мультиков. Но вот у автора статьи ребёнок с лейкой любит играть. Потому что бытовые предметы – это простор для фантазии. Ну вот как ты про тазик рассказывала. Понимаешь, у ребёнка творческий потенциал раскрывается.

– У меня тоже с ней раскрывается, – сказала я. – Я с ней болтаю не затыкаясь. В школе бы не узнали.

– Я тебя тоже не узнаю, – зачем-то сказал Костя.