Дьявол не любит ждать - Себастьян Фолкс

— Это старая отметка, — заявил Горнер.

— Нет. Я хорошо видел, куда подал. Никакой ошибки быть не может. Это след от моей подачи, и он по меньшей мере в шести дюймах внутри квадрата.

— Мой дорогой мистер Бонд, если эти ваши английские «честная игра» и «джентльменское поведение» заключаются в том, чтобы подвергать сомнению слова человека, играющего в собственном клубе, то, пожалуйста, чувствуйте себя как дома и давайте переиграем это очко. — Горнер постучал ракеткой по подошве теннисной туфли, стряхивая приставшие частицы пыли. — Прошу вас.

Первая переигранная подача оказалась у Бонда слишком дальней. Делая вторую, он сыграл более коротко и резко и был разочарован, увидев, как мяч попал в трос и отскочил за боковую линию.

— Двойная ошибка, — сказал Горнер. — Есть в мире высшая справедливость, вы согласны?

Бонд начал злиться. Из первого квадрата он выполнил свою лучшую подачу — под острым углом под бэкхенд противнику.

— Аут! — раздался самодовольный, торжествующий голос.

В момент второй подачи Бонда Горнер воскликнул:

— Осторожно! Сзади.

— Что?

— Мне показалось, что я увидел мяч позади вас.

— Я бы предпочел, чтобы вы предоставили мне возможность самому следить за этим.

— Я понимаю вас, мистер Бонд. Но я никогда бы не простил себе, если бы мой гость получил травму. Прошу вас. Вторая подача.

Игра в теннис, возможно в большей степени, чем другие спортивные игры, происходит в первую очередь в уме. Гнев здесь абсолютно бесполезен, если только не умеешь направлять его в нужное русло и держать под контролем как средство концентрации.

Бонд понимал, что ему пора менять тактику. Во-первых, впечатление было такое, что ему просто не везет. Подавая, он бессчетное число раз задевал трос, после чего мяч редко оставался в игре; при этом Горнер, несмотря на свою манеру подавать низко над сеткой, ни разу в нее не угодил. Кроме того, Бонду нельзя было больше рисковать и делать слишком дальние удары, посылая мяч близко к линии. Теперь он должен был играть так, чтобы мяч опускался по меньшей мере на два фута внутри корта. В результате он начал все чаще и чаще прибегать к укороченным ударам, потому что, если уж мяч опустится всего в паре футов за сеткой, у противника не будет возможности оспорить его попадание в корт. Однако сами по себе укороченные удары редко позволяют добиться победы в матчах на уровне клубного тенниса, поскольку выход к сетке в большой степени ограничивает возможности маневра и приходится все время быть начеку. Бонд усвоил этот урок дорогой ценой, играя с быстроногим Вейландом. Горнер не столь быстро перемещался по корту, а Бонд приспособился отражать его «свечи» и резаные удары и даже провел несколько сильных ударов с лёта, вытащив соперника с его излюбленной позиции на задней линии.

Теперь перед подачей Горнер делал уже не один, а два полных оборота на месте. Подбросив мяч, он так долго удерживал в воздухе руку в белой перчатке, что рисковал угодить ракеткой по ней, а не по белому теннисному мячу. На приеме он приплясывал как чертик из табакерки. Он прерывал почти каждую удачную подачу Бонда под предлогом того, что у него под ногами оказался мяч, якобы откатившийся от заднего ограждения или «случайно выпавший» из его кармана. Впрочем, всеми этими отвлекающими маневрами Горнер добился лишь того, что его противник еще жестче сосредоточился на игре; наконец в восьмом гейме второго сета Бонд впервые за матч сумел нанести сильный удар справа прямо в середину корта — вдали от всяких линий — и взял подачу Горнера.

Затем он сделал две неоспоримые и неотразимые первые подачи и довел счет до 30:0, затем попал в сетку на простом ударе с лёта с бэкхенда. Четвертое очко он тоже проиграл, не отбив «свечу». По тридцати. Следующий мяч он должен был подавать противнику под форхенд и имел выбор: либо широкий замах и удар в дальний угол корта, либо невысокая подача с прицелом в середину. Но он не выбрал ни то ни другое. Используя примерно восемьдесят процентов своей силы, он подал прямо в корпус Горнеру, не дав ему простора для движения. Тот не ожидал такой перемены в игре и недостаточно сильно закрутил мяч, отбивая; в результате Бонд с удовольствием ударил с лёта и выиграл очко.

Счет был 40:30: сет-пойнт для Бонда. Он уже готовился подавать на сет, когда раздался голос Горнера:

— Прошу прощения, мистер Бонд. Вы меня извините? Природа требует своего. Я вернусь через минуту.

Он побежал трусцой в сторону административного здания клуба.

Бонд раздраженно пригладил ладонью влажные от пота волосы. Этот человек действительно не знает ни стыда ни совести. А главная проблема с бессовестными людьми заключается в том, что они на удивление неуязвимы.

Бонд достал из холодильника бутылку минералки «Пшитт» и сделал пару глотков. Он понимал, что теперь игра у него наладилась, но опасался, что Горнер пойдет еще на какие-нибудь ухищрения, дабы избежать проигрыша. Ведь для этого человека правил просто не существует.

Вскоре Горнер вернулся:

— Еще раз прошу прощения, мистер Бонд. Так какой там у нас счет? Я подавал?

— Нет. Подача моя. Счет был сорок — тридцать. Пять — четыре.

— Как же я мог забыть! Так это сетбол?

В его голосе звучали простодушные и в то же время покровительственные нотки, внушающие сопернику, что такие мелочи, как счет, не стоят его внимания.

Бонд ничего не ответил. Он выиграл уже несколько очков, подавая Горнеру под бэкхенд, и теперь нужно было придумать что-нибудь новенькое. Тщательно прицелившись, он подал по центру. Горнер хорошо среагировал, но Бонд угодил прямо в линию — полосу, едва заметно выступавшую над грунтом, и мяч, отскочив от нее, полетел Горнеру в грудь, так что ему неудобно было отбивать и он попал в нижнюю часть сетки. Это был первый случай за все утро, когда Бонду повезло, и у Горнера не было никакой возможности настаивать, будто подача была в аут, поскольку лишь сама разделительная линия могла быть причиной столь неожиданного отскока мяча.

Когда они в перерыве сидели в креслах, Горнер спросил:

— А вы ведь азартный игрок, мистер Бонд?

— Вас это беспокоит?

— Напротив. — Горнер встал и сделал несколько упражнений на растяжку. — Я просто хотел предложить вам поднять ставку.

Говоря это, он не смотрел на Бонда, а с преувеличенным вниманием изучал состояние струн на своей ракетке.

— Хорошо, — сказал Бонд. — Сейчас это сто фунтов, если я не ошибаюсь?

— Да, действительно. Ну так вот… что вы скажете, если мы поставим на кон сто тысяч?

Горнер по-прежнему не смотрел на Бонда. Он полез в сумку, достал оттуда новую ракетку и стал проверять натяжение струн. После паузы он добавил:

— Я, конечно, имею в виду франки, мистер Бонд.

— Старые, я полагаю, — уточнил Бонд.

— О нет, новые. Самые новые, какие только можно найти.