Дьявол не любит ждать - Себастьян Фолкс

— Я прямо вижу, как у парня слюнки потекли от такой перспективы, — заметил Бонд.

— Ну, я думаю, что большинство постоянных членов клуба не горит желанием играть с Горнером.

— Интересно почему, — съязвил Бонд. — И кстати, сколько с вашей легкой руки я поставил?

— Всего сто фунтов, — с самым невинным видом ответила Скарлетт. — Ну, теперь мне пора на некоторое время скрыться из поля зрения.

— Все остается так, как мы договаривались, — сказал Бонд. — Но ни в коем случае не уходите.

— Да меня отсюда не выманишь. Я собираюсь поглядеть на вашу игру. Разумеется, с безопасного расстояния. Смотрите-ка. Это не его машина подъехала?

Через большие стеклянные двери холла Бонд увидел черный «Мерседес 300D», за рулем которого сидел человек в военном кепи. Машина припарковалась прямо у входа, водитель бросил ключи швейцару и, почти бегом обогнув автомобиль, открыл дверцу пассажиру.

Из «мерседеса» вышел тот самый человек, которого Бонд уже видел в марсельском порту и на фотографии в кабинете М. На нем была белая фланелевая рубашка с длинными рукавами, серые слаксы и неизменная белая перчатка на излишне крупной левой руке. Пока человек шел к дверям офиса, Бонд отвернулся и сделал вид, что изучает доску объявлений. Скарлетт уже успела благоразумно испариться.

Бонд принялся рассматривать ряд телевизионных экранов на стене, — судя по всему, их количество соответствовало числу наружных кортов на территории клуба. На экранах можно было наблюдать, как идет игра на той или иной площадке; кроме того, внизу каждого экрана небольшое табло показывало текущий счет; эти сведения обновлялись игроками всякий раз, когда они менялись сторонами площадки. Такая технология, насколько было известно Бонду, редко применялась за пределами профессиональных телестудий и, должно быть, стоила клубу, вернее, его членам бешеных денег.

В дополнение к этому клуб располагал просторным комплексом крытых кортов, находившимся на нижнем уровне — прямо под наружными. Здесь за ходом игры можно было наблюдать с внутренней галереи, которая опоясывала изнутри каждый корт.

Не прошло и минуты, как Бонд услышал приближающиеся шаги. Это был человек в кепи.

— Извините, — сказал он по-английски, — вы мистер Бонд? Меня зовут Шагрен.[20]

Бонд обернулся и посмотрел ему в лицо. У Шагрена была желтоватая кожа, по-восточному узкий разрез глаз, а лицо какое-то плоское, почти неподвижное. «Есть в нем что-то полумертвое или, во всяком случае, не совсем живое», — подумал Бонд. Ему приходилось видеть такую безжизненную плоть, но только у парализованных. Здесь же неподвижность лица странно контрастировала с резкими и активными жестами.

— Я думай, вы играй с доктор Горнер. — Акцент у Шагрена был то ли китайский, то ли тайский.

— Если ему хочется играть, я не откажусь, — небрежно сказал Бонд.

— О да. Он хочет играй. Я вас представь.

Шагрен повел Бонда по широкой винтовой лестнице на просторную смотровую площадку с барами и рестораном.

Горнер стоял у панорамного окна и внимательно следил за игрой на ближайших кортах.

Он обернулся и посмотрел Бонду в глаза. Затем протянул правую руку — без перчатки.

— Вы даже не представляете, как я рад нашему знакомству, мистер Бонд. Ну что ж, сыграем?

Раздевалка находилась на заглубленном первом этаже и представляла собой целый комплекс, включающий большую парную, четыре сауны и такое количество расставленных по полкам одеколонов и лосьонов после бритья, что их хватило бы на целый год парфюмерному отделу какого-нибудь универмага вроде «Мейфэр». Бонд, который прежде играл в клубе на Барбадосе (единственная душевая кабина, деревянная барная стойка с холодным пивом) или в «Куинз-клубе» в Лондоне, где помещения тоже не страдали избытком роскоши, а попросту говоря, были довольно убогими, заметил, однако, что даже ароматы самой дорогой парфюмерии не в состоянии перебить витающий в любой спортивной раздевалке кислый запах потных носков.

Горнер отправился переодеваться в отдельную кабину, из которой появился в новеньких белых шортах «Лакост», открывавших мускулистые загорелые ноги. Фланелевая рубашка с длинными рукавами и белая перчатка остались на нем. На правом плече висела объемистая спортивная сумка с полудюжиной новых ракеток «Уилсон».

Не сказав ни слова, будто уверенный, что Бонд последует за ним, Горнер поднялся по лестнице и вышел в игровую зону, состоявшую из двенадцати кортов с безупречным травяным покрытием и из такого же количества плотно утрамбованных грунтовых, покрытых мелкой красной пылью. Клуб явно гордился качеством покрытий своих кортов: они должны были обеспечивать отличный отскок мяча и максимально щадить колени и голеностопы игроков. Рядом с каждым кортом имелась вышка для судьи, четыре деревянных кресла для игроков, стойка с большим количеством белых полотенец и холодильник, содержащий хороший запас прохладительных напитков и нераспечатанные коробки с белыми теннисными мячами «Слезенгер». Тут и там между кортами сновали клубные маршалы, выделявшиеся фирменной униформой в шоколадно-зеленую полоску; они готовы были разбиться в лепешку, чтобы обеспечить членам клуба максимум удовольствия от игры.

— Четвертый корт свободен, доктор Горнер, — сказал один из них, подбегая. Говорил он по-английски. — Или шестнадцатый, если вы сегодня предпочитаете играть на траве.

— Нет, я буду играть на втором.

— На вашем обычном? — Молодой человек выглядел смущенным. — Но сейчас он занят, месье.

Горнер посмотрел на маршала таким взглядом, каким смотрит ветеринар на старую больную клячу, которой собирается сделать смертельную инъекцию. Очень медленно он повторил:

— Я буду играть на втором корте.

Он говорил бас-баритоном; изысканное английское произношение было практически лишено акцента, и если бы Бонд не знал о его прибалтийских корнях, то, пожалуй, и не обратил бы внимания на чуть растянутые гласные.

— Э-э… да-да. Конечно. Я попрошу тех джентльменов перейти на четвертый корт.

— Вот увидите, на втором корте покрытие лучше, — сказал Горнер, обращаясь к Бонду. — И солнце там не мешает.

— Как вам угодно, — ответил Бонд.

Утро действительно было ясное, и солнце стояло уже высоко.

Горнер достал из холодильника упаковку новых мячей, бросил три Бонду, а три взял себе. Не спросив мнения гостя, он выбрал себе дальний конец площадки, хотя на первый взгляд никакого преимущества от этого не получал. Несколько минут они перебрасывались мячами, и Бонд сосредоточился на том, чтобы попытаться найти подходящий, удобный ритм, нанося справа прямые удары с хорошим длинным замахом, а слева — резаные, провожая мяч ракеткой после удара. Он также старался следить за манерой игры Горнера, пытаясь уловить его слабые места. Обычно во время разминки игроки не подают сопернику под бэкхенд, но Бонд специально сделал несколько ударов в ту сторону, стараясь не оставлять Горнеру шанса. Тот без всяких затруднений отбил их все на заднюю линию на стороне Бонда. Однако его удар справа был какой-то особый, не такой, какому обычно учат в теннисных школах. Он наносил резаные удары с какой-то тяжеловесной мощью, так что мяч пролетал низко над сеткой. «Или он не умеет делать с форхенда перекрученные удары, — подумал Бонд, — или держит этот прием про запас». По крайней мере теперь Бонд знал, что с этой стороны можно ожидать какого-нибудь неприятного сюрприза.