Иностранец в смутное время - Эдуард Лимонов

«…и мы решили включить Викторию Федорову в почетные члены редколлегии бюллетеня, так же как и Вилли Токарева. Так же как нашего дорогого Индиану, нашего французского писателя». Часть зала захлопала. «На самом деле он у нас хохол из Харькова, настоящая фамилия его хохлацкая», — добавил Пахан, и количество аплодисментов увеличилось. Пахан нагло демонстрировал его нееврейскость. Подчеркнул ее. А толпа проглотила крючок.

Он вышел к микро. Черный костюм. Белая рубашка. Черный галстук. Приглашенный на похороны кого? Кто умер? Далеко в полумраке зала, расплывчатые и дрожащие в свете, исходящем от космического корабля эстрады, различимы были лишь первые тысячи лиц. В первый раз в жизни он оказался перед таким количеством масс.

«Здравствуйте, русские люди!» — повторил он формулу, саму собой образовавшуюся в первый его вечер на земле Империи. «Я жил когда-то совсем недалеко отсюда, на Погодинской улице, снимал крошечную желтую комнату за тридцать рублей в месяц. У меня не было прописки, не было работы, был я постоянно голоден, однако счастлив творчеством, стихами… Вот я приехал… Хожу по улицам, все говорят по-русски, так это мне странно… Дай вам Бог счастья, хорошие вы все люди…»

Зал захлопал его лести гулко и длинно. Он же, спускаясь со сцены вслед за Викторией, размышлял, откуда взялся в его речи Бог, и если вдуматься глубже, то получается, что он пожелал им того, чего, по его мнению, у них нет, — счастья. Первое и становящееся все более глубоким его впечатление, — они несчастливы. За спиной его ударили по инструментам музыканты в белых костюмах, и американский певец запел.

Им пришлось задержаться за кулисами — дать два десятка автографов служащим концертного зала в Лужниках. Эту легкую работу они проделали между прочим. После чего их усадили в первый ряд.

В том, что Токарев смелый певец, не было сомнения. Он общался с пятнадцатью тысячами в той же небрежной манере, в какой пел для обедающих в русском ресторане в Нью-Йорке. Страннейший феномен народной приязни сорвал его из маленького ресторана в каменном городе на другом континенте и приземлил сюда. Американский певец нагло прочитал с листа новую еще не разученную песню, в коей обращался запросто по-одесски к Генеральному Секретарю: «Михал Сергеич, чтоб ты был здоров!» В следующий раз куплет звучал иначе: «Лишь бы был здоров Михал Сергеич…» Как видно, автор еще не остановился на окончательном варианте и пробовал песню на зрителях. Раиса, Супруга, не была забыта и удостоена была персональной песни. Прямая лесть, однако смягченная Одесским еврейским юмором.

«Во дает, Вилик… — наклонился к уху Индианы усевшийся сзади Пахан. — Ни один советский певец не додумался поблагодарить Мишу. Но в конце концов, мы все ему обязаны, нет?»

«Боятся, я так понимаю, прослыть льстецами».

«За все им сделанное можно и польстить», — прохрипел сзади Пахан.

От зрителей к ним по рядам время от времени поступали портативные календари, концертные программы, просто клочки бумаги. Вслед за Паханом и актрисой Индиана послушно подписывал все, что давали. Словно во время выступления дрессировщика диких зверей настороженно охраняли их с флангов молодые люди с лицами полицейских. Готовые метнуть пику в ребра зверей, если те вдруг восстанут. Отвязавшись от напечатанных текстов, американский певец становился все лучше. А Индиане сделался понятен метод автора. Тот создал как бы дневник: песенные сценки из жизни маленького еврея Вилли, советского эмигранта в каменной Америке. Антигероический, перепуганный персонаж Токарева однако привлекал юмором, наглостью, одесской находчивостью. Наилучшим образом выражала Токарева строка-припев: «Небоскребы… небоскребы, а я маленький такой».

«Эту песню я посвящаю человеку, благодаря которому я имею возможность сегодня выступать перед вами, человеку, который устроил мне гастроли в Советском Союзе — СОЛЕНОВУ. Луч прожектора, высветив плечо Индианы, вырвал Пахана из полумрака. Пахан охотно защурился в горячем свету прожектора и попросил Токарева подождать чуть-чуть с исполнением посвященной ему песни, он, Соленов, желает сообщить зрителям нечто важное. И Пахан, не торопясь, пошел к сцене. Пятнадцать тысяч человек ждали. Поймав по пути конферансье и обнявши его, Пахан вышел к микрофону, как вышел бы в кухню, набрать стакан воды из крана.

«Мы хотели оставить сюрприз на завтра, но я все же не могу удержаться и хочу объявить вам это сегодня. Прибыль от завтрашнего трехчасового концерта Виленьки пойдет целиком в пользу наших ребят, раненных в Афганистане. Давайте все дружно поаплодируем американскому гражданину Вилли Токареву за его щедрость и высокие качества души!»

Зал зааплодировал. Токарев обнял Соленова. Соленов обнял конферансье. Шеф оркестра в белом шелковом костюме обнял всех ранее обнимавшихся. Музыканты привстали и тоже аплодировали, отложив инструменты. Индиана на своем месте морщился, находя все эти обнимания и всенародные умиления излишне сладкими. Был ли его народ склонен к сладкой фальшивости или он сделался таковым в его отсутствие за двадцать лет?

Токарев спел посвященную Пахану песню. Женщины и девушки в сапогах и шапках поднесли, прибежав к сцене, букеты певцу. Певец становился на одно колено, продолжая петь, целовал девушкам руки, прыгая отступал и водворял цветы в целлофане на гору, целый кубометр букетов, возвышавшийся под стеной усилителя.

Когда объявили антракт, Пахан увлек их всех за сцену и в артистическую, где они стали пить коньяк. Из буфета им принесли сэндвичи с холодной свининой. Индиана выпил коньяку больше других и нашел сэндвичи удивительно вкусными. В артистической их посетил большой человек из «Правды». Большой человек был моложавого вида и одет был запросто в джинсы, рубашку поло и куртку. Он явился слушать американского певца в сопровождении дочери, тоненькой девочки-блондинки, обещающей стать максимум через год нежной красавицей. Индиану познакомили с отцом и дочерью. Попивая коньяк, Индиана украдкой поглядывал на девочку-подростка и размышлял, каким образом подобные создания рождаются в грубой стране снегов, среди чреватой (он так и подумал «чреватой») насилием погоды и природы. Индиана мысленно окрестил девочку «юной княжной» и попытался представить ее в нарядах другой эпохи и в различных ситуациях. Какого-нибудь глубокого шестнадцатого века… склонившуюся над истекающим кровью телом князя-жениха посреди пустого снежного двора. И высоко в русском небе каркают вороны. «Исторические видения все чаще посещают меня, — сказал себе Индиана, — однако что можно поделать. Если в Париже меня окружает успокоившаяся старая история, то в этой стране, История живая и кровожадная, пробегает прячась за ели Парка Лужников, алая улыбка, зубы… Кровь и снег. Белое, красное и черное. Черное — это ночь и вороны».

Во втором отделении американский певец завоевал сердце Индианы и всего населения зала. «Я хочу вам напеть популярные песни страны, где я родился, ваши, незаслуженно забытые советские песни. Хочется начать с песни о Москве…

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля,

Просыпается с рассветом

Вся советская земля…

Холодок бежит за ворот.