Девочки. Дневник матери - Фрида Вигдорова

— Как мама меня любит!

Вчера долго гладила меня обеими ручками по лицу. А потом спросила:

— Приятно?..

* * *

Саша поет:

— Ольбульбе́ли — опупели! Ольбульбе́ли — опупели!

— Саша, что такое ольбульбели?

— Это такое платьице! (?!)

* * *

Я рассказала Саше своими словами сказку о золотой рыбке («…А старуха говорит: попроси у рыбки отдельную квартиру с газом, новые туфли, шапку-кубанку и много пододеяльников…»). Эффект неожиданный: Саше жалко старуху:

— Зачем у нее всё отняли?

— Жадная она, понимаешь — жадная! — говорю я. — Чего же ее жалеть?

— Все равно жалко! — отвечает Саша.

* * *

Саша сказала кому-то: «Не ври! Ты врешь!»

Шура объяснил ей, что надо говорить не «врешь», а «ошибаешься».

Сегодня я сказала Саше:

— Не сбрасывай с себя одеяло.

Она ответила:

— Я не сбрасываю, не ошибайся, пожалуйста.

При этом вежливое «не ошибайся» звучит у нее совсем так же, как и «не ври».

* * *

Я принесла от дяди Бори Зутта в подарок Саше целлулоидного пупса. Все сказали: «Какой чудесный! Где это Борису Борисовичу удалось поймать такого?»

Саша с удивлением:

— А разве они бегают по улицам? Ведь они же голые?

27 февраля 46.

Всё, что мы ей говорим, она возвращает нам сполна:

— Мама, сейчас же подай мне кубик!

Или:

— Папа, ты в своем уме? Ты разрушил мой домик, все кубики упали!

И так далее.

Когда Шура ее шлепает (а только он и шлепает), она призывает на помощь все свое самообладание, только бы не заплакать: отворачивается, строит равнодушное лицо, говорит что-нибудь, не идущее к делу: «Какой у кошки хвост пушистый».

* * *

Шура:

— Саша, извинись передо мной!

Саша:

— Я устала…

1 марта 46.

У Шуры очередной грипп, и я отвезла Сашу на Сретенку. Между нею и Галей после поцелуев и объятий произошел такой разговор:

Галя:

— Ты поедешь с мамой Фридой обратно?

— Нет, я не хочу ехать на Ермолаевский.

— Почему?

— Потому что я хочу остаться на Сретенке.

— А почему?

— Потому что я хочу спать вместе с тобой.

— А почему?

— Потому что я тебя люблю.

— А почему?

— Потому что ты моя сестричка.

— А почему я твоя сестричка?

— Почему-почему! — раздражаясь, ответила Саша. — Потому что кончается на «у».

Папа Аба слушал с наслаждением, и на лице у него был написан восторг…

5 марта 46.

Саша после четырехдневного отсутствия вернулась домой.

— Ну как, мой горшочек тут скучал без меня? — спросила она.

Сразу стала озорничать, верещать, чего на Сретенке не бывало.

6 марта 46.

На Сашу напал рисовальный стих. Она целыми днями рисует, чем бесконечно радует родителей. Бумаги изводит — пропасть.

Постройки из кубиков стали у нее просто грандиозными. Я даже не могу их изобразить здесь.

7 марта 46.

Четыре года со дня гибели Шуры [А. И. Кулаковского, отца Гали. — А. Р.].

4 апреля 46.

Саша долго сидела у больной Ольги Львовны. После разговоров, чтения и прочих забав усталая Ольга Львовна сказала Саше:

— Ну, теперь помолчи немного…

Саша смолкла.

Через минуту раздался вздох, почти стон.

— Что ты, Сашенька? — спросила Ольга Львовна.

— Я не могу больше молчать!

7 апреля 46. Сретенка.

Когда Шура говорит Саше: «Я тебя не люблю!», она огорчается, но терпит сравнительно мужественно. Шура произносит эти слова слишком часто, и Саша попросту привыкла к ним. Я же этой формулой не злоупотребляю. И уж если мне приходится сказать «Ты плохая девочка, я тебя не люблю!» (Бог знает, педагогично это, или непедагогично), — она начинает маяться. На днях, когда папа Аба спал, я велела ей уйти в коридор и играть там. Она ответила: «Не хочу!» Вот тогда-то я и сказала:

— Если ты не слушаешься, я не стану тебя любить!

Она вышла, долго не появлялась. Потом мы сели за стол и явился Вадик, посланный Сашей:

— Дядя Аба, вы любите Сашеньку? — спросил он.

— Люблю! — ответил удивленный папа.

— Тетя Соня, а вы любите Сашеньку?

— Люблю!

— Тетя Фрида, а вы любите Сашу?

— Нет, — сказала я решительным голосом.

Вадик удалился. Потом прибежал снова:

— Тетя Фрида, а почему вы не любите Сашеньку?

— Потому что она не слушается.

Вадик снова убежал, но через минуту опять пришел:

— Тетя Фрида, Саша говорит, что она нечаянно не слушалась.

Самой выяснить отношения не позволяло самолюбие.

* * *

Галя дружит с Вовой. Он Галин ровесник, но она по сравнению с ним великан: на голову выше, вдвое шире в плечах. Сидя рядом с ним, доверчиво обнимает его за шею, очень считается с его мнением. Излюбленная игра — в папу и маму. Саша в этом случае дочка, а Галя Варичева — няня. Мать Вовы, мою сверстницу, я в детстве знала: она жила в Дорогобуже у своей приемной матери, Евгении Афанасьевны, и приезжала гостить в Москву к Вере Афанасьевне. Звали ее Огонёк (Агния). Когда немцы наступали на Дорогобуж, она бежала с Евгенией Афанасьевной и четырьмя своими детьми. Во время бомбежки убило ее и двух малышей. С оставшимися ребятами Евгения Афанасьевна пошла дальше. Двухлетний малыш в дороге потерялся. Уцелел один Вова, в котором Евгения Афанасьевна не чает души, хотя он ей совсем чужой. Сейчас она с ним живет у Веры Афанасьевны. Вову очень любят, очень балуют. Он мальчик способный, умница, но истеричный. Много кричит, плачет. А раз, когда его обманом хотели оставить на даче (в город боялись везти, у Гали нашли дифтерит), он плакал и кричал: «Если вы меня обманываете, то уж лучше убейте, лучше убейте меня!»

Евгению Афанасьевну он зовет бабушкой. Иногда, рассердившись, он бьет ее. Она все прощает. Мне кажется — напрасно. Он много перенес, его очень жаль, но распускать тоже не следует. Я слышала, как Евгения Афанасьевна утешала его по какому-то поводу: «Вовочка, не плачь, пожалуйста, не плачь». А он отвечал: «Я никак не могу успокоиться». И это было очень фальшиво. Он внимательно прислушивается ко всему, что о нем говорят, и потом рассказывает о себе теми же словами. «Плача, он подолгу не может успокоиться», — эту фразу я не раз слышала от Евгении Афанасьевны.