Двенадцать раз про любовь - Моник Швиттер

– Спят?

Я киваю.

– Сегодня твоя очередь, – говорит он, закончив мыть посуду и присев ко мне за стол.

– Нет, это ты хотел ответить на пару вопросов.

– Например?

– Например, кто тебя так избил?

– Избил?

– Ну, откуда у тебя синяки?

– А еще какой вопрос?

Я размышляю.

– У тебя волосы не растут или ты их сбрил?

– Сбрил.

– Везде?

Он кивает.

– Почему?

Он улыбается и предлагает игру: я задаю вопросы, он отвечает. Но за каждый ответ я должна снять один предмет одежды.

– Но я могу спрашивать все, что захочу, – уточняю я. – И ты ответишь.

– Договорились, – говорит он.

Так я впервые в жизни соглашаюсь на стриптиз. Я стою перед ним.

– Томас, сколько тебе лет?

– Скоро сорок.

(Я снимаю носок.)

– Семейное положение?

– Не женат.

(Второй носок.)

– Дети есть?

– Нет.

(Кофта.)

– Почему?

– Потому что я никогда не занимаюсь сексом без презерватива.

– Ты никогда?..

– Никогда. Это были два вопроса.

(Протестуя, я снимаю шарф и брюки. Считаю, сколько на мне еще надето. Нужно переходить к основным вопросам.)

Иду напролом:

– С кем у тебя секс?

Он смеется:

– Вот это да, ну ладно, можно и так. Я зарегистрирован на двух сайтах знакомств. Там я знакомлюсь с женщинами. Но не всегда удачно, это, – он улыбается, – не самый надежный способ. Поэтому время от времени я еще хожу в один фривольный бар, знаешь, что это такое?

– Теперь ты задал мне вопрос. Нет, я не знаю.

– Туда приходят самые разные люди, пары, мужчины, женщины, чтобы реализовать свои сексуальные фантазии. К сожалению, женщины чаще всего в меньшинстве, поэтому мужчин не всегда пускают.

Мне нравится эта игра. Ни разу в жизни я не получала таких откровенных ответов, тем более от мужчины. Сейчас он мне как раз рассказывает, что бывает в таких местах, где совершенно чужие люди сближаются настолько, насколько два человека в принципе могут сблизиться, в телесном смысле. Вот это да! Я стягиваю футболку через голову.

– Твои синяки связаны с этим баром?

– Скорее со свиданиями, назначенными на сайтах знакомств.

Я стараюсь не показать своего удивления. Быстро и без церемоний расстегиваю бюстгальтер.

– Тогда этот способ не такой уж и ненадежный. Если судить по количеству синяков, твои дела на этих сайтах не так уж и плохи. Это не вопрос!

Я стою в одних трусах.

– У меня больше нет вопросов, – говорю я.

– Ты ведь хотела узнать, откуда синяки?

– Хотела. Нет. Нет, хотела, но спрашивать не буду.

Помолчав, он спрашивает:

– Тебе неприятно снимать трусы?

– Да.

Он подходит и обнимает меня.

– Кусай, если хочешь, – предлагает он.

– Не хочу, – отказываюсь я и поднимаю одежду с пола.

– Но мне очень нравится то, что я вижу, – говорит он.

– Понятия не имею, что ты там видишь в своих смешных очках, – отвечаю я и натягиваю футболку. – Можно мне посмотреть?

Он снимает очки, протирает линзы рукавом свитера и протягивает мне.

Глазам больно, картинка искаженная. Я снова снимаю очки.

– Томас, тогда, во время моего выступления…

– Да?

– Я на тебя ни разу не взглянула.

– А мне так показалось.

– Нет.

– Я так почувствовал.

– Нет. Скажи, а ты ради каждой женщины, с которой хочешь познакомиться, заводишь подходящий адрес электронной почты? Как этот [email protected]?

– Нет, – говорит он, – этот адрес у меня давно, пару лет точно.

– То есть ты и другим женщинам пишешь с этого адреса?

– Сейчас не пишу.

Он принес все для десерта и старательно его готовит – груши в красном вине. Я делаю кофе. «Я захватил с собой папку», – говорит он. Он уже давно собирался показать мне свои работы, чтобы я могла представить себе, чем он целыми днями занимается.

Я листаю папку с инфографикой, он тем временем, постоянно помешивая, растворяет сахар в вине. Сеть автобусных сообщений в земле Шлезвиг-Гольштейн. Структура и пути передачи свиного гриппа. Диаграмма всех сил, которые провоцируют глобальный банковский кризис. «Человек, – объясняет Томас, – получает информацию прежде всего через визуальное восприятие. В этом сила инфографики и ее преимущество перед другими дисциплинами журналистики. Известная пословица определяет суть дела очень точно: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. – Он оставляет кастрюлю на плите, убавив огонь, и смотрит мне через плечо. – Короче говоря, нужно так представить сложную информацию, чтобы в идеале ее можно было понять с первого взгляда».

Он снимает кастрюлю с плиты. Груши очень вкусные.

Перед уходом он спрашивает:

– Завтра прийти тебе помочь?

– Завтра лучше не надо.

Не прощаясь, он идет к двери.

Я раздеваюсь, ложусь в кровать и думаю о Филиппе, пытаюсь думать о Филиппе, но вижу только большие роговые очки янтарного цвета, а когда я их снимаю, за ними оказывается лицо Петра. Он смотрит мне меж бровей и повторяет вопрос, который я задала только в мыслях. Очки? Нет, я не ношу очки. Тем более в постели. Я поворачиваюсь на живот, закрываю глаза, задерживаю дыхание.

«Любовь, – говорит Натанаэль и замолкает надолго, не дыша, – закроем эту тему!» Мы бредем под дождем, с трудом передвигая ноги, по негустому лесу под Букстехуде – ищем могилу его матери. Мать Натанаэля еще жива, хоть и больна деменцией, но ее муж Ахим уже планирует погребение. Справедливости ради нужно сказать, что речь тут идет и о его, Ахима, собственном погребении, да еще и вместе с его подругой Юликой: их всех должны похоронить – таков сейчас план – у подножия одного и того же дерева в Букстехудском лесу, где уже покоится муж Юлики Фреди. Фреди умер пять лет назад, когда ему было семьдесят пять, внезапно, ничем не болея, и Юлика арендовала это дерево – за несколько тысяч евро – на тридцать лет, теперь это могила, рассчитанная на захоронение до восьми человек. Договор с фирмой, предоставляющей услуги погребения в лесу, оформленный надлежащим образом, лежит у нее в «сейфе» – в хлебнице на кухне, где она уже много лет вместо франконского хлеба, который так любил Фреди, хранит деньги и документы. Могила, рассчитанная на захоронение до восьми человек. Юлика, и только Юлика решает, кто ляжет рядом с Фреди. Во-первых, конечно, она сама. Остаются еще шесть мест. С тех пор как они с Ахимом стали влюбленной четой – а их отношения развивались параллельно прогрессирующей деменции его жены, – Юлика считает, что одно из мест должен получить Ахим, а именно – так это решено на сегодняшний день – непосредственно рядом с ней. Ахим в принципе не против, хотя пока еще не собирается умирать, да и Юлике, по его мнению, следует сосредоточиться на земных радостях, а не хлопотать о вечности. Тем не менее он решил раз и навсегда покончить со всеми этими, прямо скажем, не слишком приятными приготовлениями, поэтому внимательно ее выслушал. И, немного подумав, внес предложение: «Юлика, ты же понимаешь, я не могу допустить, чтобы бедную Гизелу зарыли где-нибудь совсем одну, мы ведь можем положить ее вместе с нами, как ты думаешь? Тогда и твоему Фреди будет не так одиноко. А когда мы к ним присоединимся, им не придется нас так сильно ревновать, мне кажется, это хороший выход из положения». Ахим не сомневается, что его жена Гизела умрет в ближайшем будущем, в любом случае задолго до него и его подружки. Юлика в конце концов согласилась. Мнения Гизелы никто не спрашивал. «Ну зачем ее беспокоить, – сказал Ахим, – она же все равно ничего не поймет». Однако прежде чем сообщить имя жены похоронной фирме, он все-таки решил заручиться согласием сына. Вот почему в это дождливое апрельское утро мы с Натанаэлем бредем по лесу – размякшая почва подается под нашими ногами – и ищем ясень, обозначенный крестиком на карте, Натанаэль ее все время раскладывает и снова складывает, попутно посвящая меня в хитросплетения любовных отношений, связывающих старшее поколение его семейства, – так что в конце концов у меня голова идет кругом. Дело в том, что существует еще одна парочка, так сказать, в пандан к Ахиму и Юлике – Вольф и Бербель, дядя Натанаэля со своей подружкой. «Но тебе ведь все это неинтересно, – говорит Натанаэль, изложив мне все во всех подробностях, – влюбленные старики – это такая гадость! Да и вообще, любовь – (молчит, не дышит) – закроем эту тему. Я рад, что с этим покончено».