Потерять и найти - Брук Дэвис

«Кем же вы были? – размышлял он, глядя на вязальщицу, на булькающего старика и на картежников. – Вы ведь кем-то были, правда?»

Он почувствовал, как пучина прошедшего времени утягивает его на дно.

Карл никому здесь не смотрел в глаза, не представлялся, ни с кем не знакомился. Он был далек от всех этих стариков, как был далек и от подростков из кинокартины. Но наблюдая за невероятными приключениями Бренсона Спайка, Карл вдруг ощутил между собой и мальчиком странное духовное родство.

Пока Бренсон Спайк вздыхал по Веронике Ходжес – самой популярной девчонке в школе, Карл сидел напряженно и никак не мог расслабиться. Он отчаянно хотел, чтобы Бренсона Спайка наконец полюбили.

Карл видел надежду в его глазах – надежду получить одну-единственную женщину. Ведь нужна-то всего одна – та, за которую можно ухватиться, как за спасательный буй; та, кто поможет тебе удержаться на воде и не утонуть. И уже неважно, что ты все еще в море, потому что ты держишься за нее, плывешь на спине, смотришь в небо и поражаешься тому, чего раньше не замечал. Дню и ночи, и облакам, и звездам, и волнам, несущим тебя вперед.

И Карл думал: «Ну давай же, Бренсон Спайк!»

Как оказалось, той самой женщиной для Бренсона Спайка должна была стать не прекрасная Вероника Ходжес, а его лучшая подруга – Джоан Питерс, которая была с ним с самого начала. Милая верная мышка. Вот так вот. Карл нашел Еви, а Бренсон Спайк – свою Джоан.

Но что стало бы с Бренсоном Спайком, если бы она от него ушла? Из-за работы, из-за кого-то другого. Если бы умерла. Что стало с Карлом?..

По экрану поползли титры, и в его черноте Карл заметил свое отражение.

«Что станет с Карлом?» – размышлял он.

Позже, в темноте своей комнаты, Карл сидел в кровати. Свет выключили несколько часов назад, но он не хотел ложиться. Ему казалось, что, уснув, он никогда не проснется или станет таким же, как и все остальные обитатели этого места.

Слушая симфонию причмокивающих губ, свистящих носов и хриплых вздохов, Карл думал: «Моя жизнь ничего не значит». А потом пришла мысль: «А разве она когда-нибудь что-нибудь значила?»

Он ощутил пустоту в груди. Но не ту пустоту, которая предвещает начало чего-то нового, вроде чистой страницы или холста; не ту, что пронизана надеждами, страхами или рождает вопросы. Но ту, в которой ничего нет. Ту, которая в мире знаков могла быть только дефисом – повисшим в неопределенности, никому особенно не нужным.

Карл хотел вновь чувствовать. Хотел зайти, как бывало, в автобус, бросая взгляды на женщин с черными волосами, белыми волосами, синими – да какими угодно (главное, чтоб были!), и ощутить, как в животе все замирает. Хотел бросить в кого-нибудь виноград (просто так!), посидеть в луже и что-нибудь покрикивать (что угодно!). Хотел стянуть с женщины юбку, посидеть на капоте движущейся машины, ходить в шортах, есть с открытым ртом. Хотел тоннами писать любовные письма. Хотел увидеть лесбиянок, громко ругаться на людях. Хотел, чтобы какая-нибудь неприступная женщина разбила ему сердце. Хотел, чтобы незнакомец коснулся его руки – неважно, мужчина или женщина. Хотел иметь бицепсы. Хотел подарить кому-нибудь нечто огромное: не значимое, а просто большое. Хотел подпрыгнуть, пытаясь дотянуться до недосягаемого. Хотел сорвать для кого-нибудь цветок или на ком-нибудь нервы. Хотел что-нибудь ударить. Очень-очень сильно…

И вдруг он подумал: «Когда же я перестал делать и стал только помнить?»

И тогда Карл-который-печатает-вслепую откинул одеяло. Он перекатился на край кровати и отшвырнул свои тапки – сначала одну, потом вторую, как ребенок, который, вернувшись из школы, бросает обувь где ни попадя. Одна тапка взлетела в воздух и кувыркнулась, как гимнастка, а вторая пролетела через всю комнату и приземлилась на кровать к одному из соседей.

Никто даже не пошевелился.

Карл соскользнул с кровати, стянул пижамные штаны и, наступив на них, так и бросил скомканными на полу. Потом разорвал на себе пижамную рубашку, стрельнув пуговицами во все стороны, и замер, наслаждаясь восхитительным ощущением собственной наготы.

Он оделся в свете уличного фонаря, натянул туфли. От решительности покалывала кожа.

Потом схватил маркер, которым медсестра записывала историю его болезни, и огромными неровными буквами написал на стене: «Туточки был Карл-который-печатает-вслепую». Брошенный об стену маркер со стуком упал на пол. Карл немного подумал. Поднял его. Снова положил в карман.

Затем он оставил перчатки и шапку в ногах кровати и на прощание помахал четырем своим сожителям. После этого он выглянул за дверь и на цыпочках двинулся по коридору.

Вскоре Карл открыл входные двери и вышел на улицу, погруженную в полумрак. Направляясь по дорожке к воротам, он подумал: «Я никогда в жизни не делал ничего храбрее!»

Карл сидел за столом в полицейском участке, дожидаясь своей очереди. Участок мало отличался от его училища: ряды столов, заставленных компьютерами, кипы бумаг и молчащие телефоны. Никаких бандитов в наручниках, никаких выстрелов, никаких разборок между полицейскими. Обычная государственная контора.

Карл, признаться, был даже немного разочарован.

Он барабанил пальцами по столешнице. Да, он гордился своей находчивостью. Если бы не его «Беги, Милли, беги!» и тот отвлекающий маневр, девочка бы не сбежала. Только где она теперь? Что будет делать дальше? Она совсем еще малышка, а он отпустил ее одну на растерзание пригороду.

Карл посмотрел в окно. Мимо шла женщина с коляской.

– Я найду тебя, – прошептал Карл.

Женщина искоса на него взглянула.

– Не вас, – вспыхнув, быстро прибавил Карл и тут же потряс головой, потому что женщина, конечно же, не могла его услышать.

Она скрылась из виду. Карл посмотрел на манекен, которого назвал Мэнни. Тот стоял рядом, прислонившись к столу.

– Мы найдем Милли, правда, Мэнни?

Карл радовался, что не остался в меньшинстве: Мэнни был с ним, на его стороне.

Карл расправил на манекене рубашку и ту штанину, под которой должна была находиться нога. Потом взглянул на свои руки. Оба его безымянных пальца и левый указательный палец были едва длиннее костяшек. Когда он печатал, эти пальцы все время безуспешно замахивались в воздухе, пытаясь до чего-то дотянуться. Но в конце концов он научился печатать и ими, опуская запястье.

Карл потер обрубки большим пальцем. Полицейский, который его сюда привел, стоял, облокотившись о стол секретарши, и тихо с ней разговаривал. Его звали Гэри: полный, коренастый мужчина – один в один бульдог на задних лапах. Секретарша была молода и хороша собой: длинные светлые волосы, розовые ногти и холодные голубые глаза с черной подводкой. Казалось, она обвела их черным маркером, как учитель – грубую ошибку в тетради.