Дети солнца - Светлана Шишкова-Шипунова

— Здесь все из этих соображений сделано. Даже та огромная пальма, которую вы видели на клумбе посреди двора. Сначала на этом месте был устроен фонтан, потом решили, что фонтан – это небезопасно, засыпали и посадили пальму.

— А чем фонтан‑то был опасен?

— Мало ли!

— Послушайте, но ведь отсюда очень далеко до моря! Здесь что, тоннель прорыт?

— Тоннель‑то прорыт, да только он им практически не пользовался.

— Как же он купаться ходил? Под гору пешком, что ли?

— А он и не ходил. Он моря боялся. Боялся утонуть. Он, если и приезжал сюда, то с дачи никуда не выходил.

— А, ну тогда понятно насчёт фонтана.

* * *

— Алло, дедуль! Угадай, откуда я тебе звоню? Из Сочи, да, но откуда именно? Ни за что не угадаешь! С дачи Сталина! Очень просто попали, за деньги. Да, тут теперь так: бабки платишь – и можешь отдыхать, как в гостинице. По–разному, дедуль. Если в его спальне ночевать – 250 баксов, если в спальне Светланы – чуть меньше, а ты как думал! Конечно, в его. Да нет, дедуль, кровать совсем маленькая, я не ожидала, у нас на даче и то шире. Нет, вообще‑то, понравилось, прикольно.

Алло, алло! Дедуль, слышно? Слушай, что расскажу. Вовчик ночью вышел из спальни и ка–ак заорёт! Оказывается, вместо туалета по ошибке в кабинет зашёл, а там он сидит. Ну, кто‑кто, Сталин! И глаза у него светятся, представляешь! Глаза не знаю из чего, а сам из воска, наверное, сделан, восковая фигура, короче. Но все остальное натуральное у него — усы, трубка, сапоги, потом этот, как его… да, френч. Короче, сидит, как живой. Вовчик с перепугу чуть не… Прикольно, да?

Дедуль, ну, скажи, думал ли ты когда‑нибудь, что твои внуки будут… Алло! Алло!

* * *

— Вы знаете, я только ради мацесты каждый год сюда приезжаю. Она мне от нервов хорошо помогает.

— Нет, а я суставы лечу. У меня одно время ноги совсем не ходили. Сюда приехал – буквально десять ванн принял – и пошёл, пошёл потихоньку…

— Что ж вы хотите! 20 химических элементов и соединений, и главное — сероводород! Тут многие на ноги встают.

— А раньше у меня желудок болел, так я всё в Кисловодск ездил, на нарзан.

— Нарзан, говорят, и здесь есть, целая Долина нарзанов, не слышали? Только его разрабатывать нельзя, потому что все источники на территории заповедника находятся.

— Что вы говорите? Не знал. Я и про мацесту‑то раньше не знал. Желудок, можно сказать, вылечил, а с ногами — беда.

— Вы прямо, как Брежнев.

— В каком это смысле?

— А он тоже всю жизнь то в Кисловодск ездил отдыхать, то в Ялту, последние только года три, говорят, в Сочи и побыл. А вы помните, как он передвигался под конец жизни?

— Да как и я, на полусогнутых.

— Его и в Карловы Вары возили, на воды, не помогло. А сюда, говорят, приехал, мацесту попринимал и сразу лучше стало, с ногами‑то. Он медсёстрам, которые его тут обслуживали на ваннах, так и сказал: «Эх, девчата, давно надо было мне к вам ехать, я бы уже бегал!».

— Да… Раньше сообразил бы, глядишь, и бегал бы до сих пор. И никакой ни перестройки, ни реформ – ничего бы не было!

Рассказывают, что Хрущев, став первым лицом страны, категорически не хотел останавливаться на «Зелёной даче» Сталина, хотя на тот момент она была ещё в очень приличном состоянии. Будто бы ему там из каждого угла мерещился усатый хозяин, пальцем грозил и что‑то непонятное бормотал по–грузински.

А иначе, зачем бы Никита Сергеевич уже в 1953 году стал строить в Сочи новую дачу, да ещё с условием, чтобы была подальше от той, зелёной? Место для неё нашли замечательное, на противоположном от Мацесты конце города, в не тронутом лесном массиве между Мусин–Пушкинской балкой и долиной одной совсем уж малой речушки. Словом, на Бочаровом ручье. Построить построили, а у Хрущева к ней душа всё равно не лежит. И стали новую сочинскую дачу считать как бы запасной, а для души и для отдыха он ещё две соорудил – в Ялте и в Пицунде. Последнюю особенно любил. И надо же! Как раз, когда он на этой своей любимой даче отдыхал в 1964–м, соратники против него и сговорились.

Прав, выходит, был призрак отца народов, бродивший по заброшенной зелёной даче и бормотавший: «мене, мене, текел, перес…», что в приблизительном переводе с грузинского означает: «что мне, то и тебе…».

Брежнев призрака с зелёной дачи совсем не боялся, тем более, что к тому времени дача успела одряхлеть в запустении, а дух хозяина почти совсем выветрился. Однако и в новую, обжитую предшественником резиденцию в Пицунде не спешил. Рассказывают, будто долго ещё как‑то неспокойно там было. То шляпа соломенная откуда‑то сверху упадёт и накроет забытого хозяевами кота, и тот понесётся, как угорелый, в этой шляпе по всем этажам; то старый башмак с отбитой подошвой неожиданно выкатится непонятно откуда на лестницу и застучит, застучит, так, что эхо по всему дому; а то и вовсе — аппарат ВЧ, давно отключённый, вдруг задребезжит и даже как будто голос чей‑то послышится в тяжёлой чёрной трубке: «мене… мене…».

— Кого тебе? Нет тут никого! – ответит в сердцах охранник, но куда надо доложит на всякий случай.

Там, где надо, подобную информацию всерьёз не принимали, но когда приходило время решать об отдыхе, советовали: туда не стоит, лучше на Кавминводы.

И только к концу жизни, когда у генсека совсем плохо стало с ногами, пригодилась сочинская запасная резиденция. Никитой на Бочарке и не пахло, а пахло председателем Совмина Тихоновым, секретарём ЦК Сусловым и кое–кем из лидеров братских стран социализма. Всех – по боку, на другие госдачи, поменьше и поскромнее. А здесь отныне – резиденция генерального секретаря, и называться будет госдачей №1. Три последних осени он чувствовал себя тут вполне бодро. После него в светлых, просторных комнатах с видом на море остался тяжёлый старческий дух, и застоявшийся запах лекарств.

Горбачеву стоило только намекнуть, и Бочарку проветрили бы так, что ни духа, ни запаха, ни даже памяти не осталось бы о дряхлом предшественнике. Но чур его, чур! Новый правитель не может отдыхать там же, где отдыхал предыдущий. И если тот ездил в последние годы в Сочи, значит, этот будет ездить в Крым, где очень кстати уже строится для него новая резиденция.

Всем хорош был Форос! Но иногда по ночам являлись последнему генсеку тени низвергнутых вождей. То Иосиф явится, склонится над изголовьем и пристально так смотрит, смотрит… То Никита придёт, станет в дальнем углу и кулак показывает. А чаще других Юрий Владимирович приходил, сверкал в темноте очками и зачем‑то пальцем в висок тыкал, тыкал… Последний генсек просыпался в холодном поту и просил тихо (чтобы Раису Максимовну не разбудить):

— Перес…перес… перестаньте меня учить!