Бессмертный избранный - София Андреевич

— Ты — наследник фиура Дабина, — говорит мигрис, кроша в пальцах толстую сладкую лепешку — угощение, которое кухонная подала к вину. — Как тебя зовут?

— Серпетис, — отвечаю я.

— На вашу деревню напали маги, Серпетис?

— Да, — снова отвечаю я. Глаза у мигриса темные, умные и цепкие; взгляд словно проникает в сердце. Мой ответ заставляет его задумчиво перевести взгляд на наместника. — Это были разбойники, но им помогали маги. Они заставили сбеситься наших лошадей. У них были заговоренные стрелы…

— Сколько тебе лет, Серпетис? — Мигрис не отводит взгляда от лица Асклакина, и тот медленно кивает, словно соглашается с вопросом.

— Восемнадцать Цветений. Исполнилось три чевьских круга назад.

— Кроме тебя в семье есть дети?

— Нет. — Я не понимаю вопросов мигриса, но отвечаю вежливо и полно. — В моей семье я был единственным ребенком. Мать никогда не отличалась здоровьем.

Я вздыхаю.

— Я бы хотел узнать о ее судьбе, мигрис. Она наверняка переживает обо мне.

— Узнаешь. Без всяких сомнений узнаешь, и уже утром.

Я вскидываю на него взгляд, одновременно испытывая восторг и удивление. Асклакин отправлял кого-то в деревню, где нашли временное пристанище мои земляки? Или это мигрис уже озаботился? Может, потому он так и торопился — не хотел пропустить возвращение скорохода?

— Как прошло путешествие, Чормала-мигрис? — спрашивает Асклакин. — Спокойно ли на дорогах Шинироса?

Мигрис смеется в усы, отхлебывает вино. Его рябой спутник все еще ест, неторопливо смакует кашу, разделяет трезубцем волокна мяса, аккуратно насаживает и отправляет в рот кусочки грибов. К вину не притрагивается, хоть и не отказался, когда кухонная поднесла кувшин. Мне кажется все более странным этот человек и его присутствие рядом с мигрисом. Асклакин не спросил его имени, Чормала-мигрис не назвал, но в сердце у меня ясное чувство — мне кажется, наместник знает, кто это, знает — но не хочет говорить до поры до времени.

И почему мне кажется, что это знание связано со мной.

— Шиниросские дороги — самые сверкающие дороги во всей Асморанте, — говорит мигрис. — Столько воинов с друсами я не видел со времен расправы над магами.

Я вспоминаю свои размышления, но пока молчу. У меня еще будет время поделиться с мигрисом этими догадками, пока я хочу послушать, что он скажет.

— Ты ехал по Обводному тракту, — тонкие губы наместника кривятся в улыбке. — Маги иногда выходят погреть на солнышке свои старые кости. Мои ребята с друсами следят, чтобы они не перегрелись.

— Да, у вас лесок под боком, — замечает мигрис.

Лесок. Только житель Асморы может позволить себе так пренебрежительно отзываться о вековечном лесе.

— Мы чтим запрет, — говорит Асклакин, тоже принимаясь за лепешку. Слова его звучит невнятно — рот набит тестом.

— Скорее, отрабатываете те огромные деньги, что посылает вам Мланкин, — замечает мигрис. — Мне показалось, что воинов на дороге уж слишком много. Прошло уже шесть Цветений. Быть может, в следующий раз я проеду по Обводному тракту с менее благородной целью.

— Как угодно, — вежливо отзывается наместник. — Часть воинов можно было бы отослать в другое место. Например, на южную границу, к Шиниру. Там защита всяко нужна больше.

— Считаешь, маги уже не так опасны, как раньше?

Асклакин пожимает плечами, бросая в мою сторону быстрый взгляд. Не знаю, заметил ли его мигрис, но знаю, о чем подумал наместник. О старике-маге, который не убил забредшего на запретную территорию чужака. О воинах, которые вошли в вековечный лес и вернулись обратно целыми и невредимыми.

В Шиниросе шесть Цветений назад творилось то же, что и в других землях Цветущей равнины. Костры, массовые казни, пытки до отречения. Мланкин отдал приказ, и ему подчинялись. Мастера, не пожелавшие отказаться от магического дара, были согнаны на главную площадь города и сожжены на огромном костре. Асклакин не присутствовал на сожжении — у наместника оказался слабый желудок. Дым от костра был такой, что многие решили, что в городе пожар.

Ученики и те из Мастеров, кто не хотел расставаться и с жизнью, и с магическим знанием, нашли спасение в лесу. Позже по указу Мланкина туда согнали и других магов. Инетис, вторая жена нисфиура, понесла, и после рождения сына Кмерлана в качестве милости своему народу он заменил указ об убийстве магов на указ об изгнании.

Та отшельница могла убить меня, могла бросить меня у реки. Она показалась чуть старше меня, Цветений двадцать, наверное, но в памяти ее воспоминания о том ужасе наверняка остались живы. Она рискнула собой и своим Мастером и спасла меня.

Я сжимаю в руке трезубец и поспешно кладу его на стол, пока не сломал. Мысль о ране, которая зажила как по мановению волшебства, снова преследует меня.

— Магов нельзя оставлять без присмотра, — говорит Асклакин. — И пока я жив, на тракте будут стоять воины. Если только Мланкин не отменит и этого указа после возвращения своего наследника.

Мигрис смотрит на меня, выражение его глаз странное.

— А ты как относишься к магии, фиоарна?

— В моей деревне магов нет, — говорю я. — Отец подчинился приказу правителя. И я тоже ему подчиняюсь.

— Горяч, — это прозвучало бы как оскорбление, если бы не одобрительный смешок. — Я знал Дабина-фиура. Хороший был человек, один из самых преданных слуг правителя.

Мигрис выпивает вино и со стуком ставит чашку на стол, словно припечатывая. Я чувствую, что разговор пора завершать, и поднимаюсь. Поблагодарив наместника и гостя за приятную трапезу, я выхожу в коридор. Мигрис, похоже, не намерен сегодня говорить о делах, а меня пытается увлечь в свои объятья сон. Подъем предстоит ранний, нет смысла сидеть и слушать болтовню.

Я добираюсь до постели и валюсь на нее. В голове, как в тумане. Вино и усталость делают свое дело, и я засыпаю. На этот раз меня никто не будит.

Я проспала два дня. Два дня, две ночи и еще почти целый день я лежала на своей постели сотрясаемая дрожью, от которой лязгали во рту зубы. Пот лил с меня градом, сонные едва успевали менять простыни и обтирать мое тело сухими тряпками.

Я много пила. Выпивала залпом по целому кувшину воды, просила еще, снова выпивала, пугая Сминис. Она боялась, что я лопну. Боялась, что на смену иссушающей огненной лихорадке пришла другая, еще более страшная. Водная смерть — заклятье, которое свело с ума одного из правителей Асморанты много Цветений назад. Говорят, было оно сделано обезумевшей от любви к нисфиуру девушкой — ученицей Мастера — она бесследно пропала сразу же после смерти правителя, как канула в воду.

В Асморе помнят эту историю, ее рассказала мне старая Сминис. И я вспоминаю ее сейчас, под вечер третьего дня, лежа в мокрой от пота постели и слушая, как за окном лают собаки.