Ты следующий - Любомир Левчев

Кто воспользовался метастазами этого обмана? Думаю, ответ очевиден.

А кто расстреливал от имени и во имя несуществующего русского пролетариата?

Оказывается, есть некий социальный фермент, не имеющий ничего общего с расами и нациями, с классами и прослойками. Когда нет условий для того, чтобы проявить себя, этот хищник исключительно ловко прячется в дебрях «человека массового».

Возможно, этот фермент биологически закодирован в геноме человечества и поднимается из глубин, как только улавливает некую новую идеологию и сопряженные с ней всеобщие волнения, брожения и конфликты. Так он и появляется периодически в истории в образе великого исторического могильщика. А в обычной жизни это обычный убийца.

•

Читая эти страницы в рукописном варианте, мой старый товарищ Никита Дмитриевич, князь Лобанов-Ростовский, возбужденно повторял: «Любомир, помни сам и ясно напиши в книге, что Сталин лично и персонально виноват в каждом убийстве из этих миллионов. Волкогонов показывал мне оригиналы тысячи указов о массовых убийствах. В самом их верху стоит собственноручная подпись Сталина!» На что я осторожно возражал: но ведь любой глава государства лично подписывает каждый смертный приговор…

Однажды я спросил у моего доброго друга Аркадия Ваксберга:

— Ты копался в тайных архивах и документах больше, чем кто-либо другой. Скажи, там, наверху, в политбюро, только Сталин был убийцей? А остальные? Троцкий? Бухарин? Радек? Тухачевский? Вышинский? Хрущев? Брежнев?

Это было в начале 80-х. Было еще опасно задавать подобные вопросы. И еще опаснее было отвечать на них. Но Аркадий грустно взглянул на меня и ответил без колебаний:

— Все они убийцы…

Я уже говорил, но готов повторять снова и снова, что в первой половине XX века в Европе совершались чудовищные массовые убийства. Две мировые войны и серия мелких войн, связанных с цепочкой революций, сливаются в одну общую резню, в единый колоссальный геноцид. Два поколения жертв двух поколений убийц. Кого и почему нужно было уничтожить? Никто даже не попытался ответить на этот вопрос всерьез. Потому что другая, вторая половина XX века была заполнена отчаянными попытками переложить историческую вину за все эти ужасы на кого-нибудь другого. Уничтожить следы, которые могли бы привести нас к ответу на вопросы без ответа. Спасти вполне себе живого Человека-убийцу. И я боюсь, что цель была достигнута.

И Сталин, который считался отцом народов, стал в нашем веке спасительным алиби для убийц народов.

•

Одного убийства достаточно, чтобы замарать обыкновенную человеческую судьбу. А как же эти люди вынесли миллионы смертей?

Большевики, явившиеся как революционеры, оказались отличными бюрократами. Ленин создал новые административные традиции. Сталин превратил партию в аппарат.

Даже террор стал видом бюрократии, а бюрократия — формой постоянного террора. Массовое уничтожение людей совершалось в соответствии с документами — строго по плану. Человеческая жизнь сделалась цифрой. Количество смертей падало сверху, как библейский огненный дождь. А внизу стелился зловонный туман исполнения приказов. Именно эта бюрократизация массового уничтожения сделала его возможным. Человек-убийца, отчужденный от непосредственной экзекуции, просто подписывал документы. Убийца-человек нажимал на курок и возвращался домой без тени угрызений совести. Это была его работа. Он исполнял приказ.

Я знаю, что этого объяснения недостаточно. Само явление массового уничтожения либо массового самоуничтожения людей еще не объяснено и, возможно, необъяснимо, несмотря на то что со времен библейских сумерек и до сегодняшнего дня оно длится и длится. Может, это часть непостижимой Судьбы человечества?..

•

В середине 70-х годов Андрей Вознесенский, который знал, что Маяковский был среди моих первых учителей, сделал один из своих незабываемых жестов — отвел меня в гости к Лиле Юрьевне Брик. Она жила на Кутузовском проспекте, недалеко от гостиницы «Украина». Переступив порог ее дома, я как будто телепортировался в другую эпоху. Вокруг меня витал дух 20–30-х годов, время авангарда. Господи, какой вихрь гениальности закружился вдруг в квартире! Малевич, Бурлюк и Кандинский, казалось, никогда не уезжали из страны. Вахтангов и Эйзенштейн, Пастернак и конечно же Владимир Владимирович никогда не покидали этот микромир. И Лиля Брик сохранила свою гордую, немного саркастичную, но очень красивую величавость. Она носила на шее как подвеску огромное золотое кольцо, которое сама же и подарила неистовому футуристу. Магия пролетевшего времени. На кольце по кругу были выгравированы ее инициалы «Л. Ю. Б.». Закрученные бесконечно, они читались как «Люблю, люблю, люблю, люблю…»

— Лиля Юрьевна, — крутанул разговор Андрей. — Посмотрите, как наш Любомир похож на Маяковского! Правда?

Роковая женщина посмотрела на меня испытующе и насмешливо:

— Не думаю… Нет! Совсем не похож.

И сразу же сменила тему. Она сообщила нам, что все на этом столе куплено в специальном закрытом магазине. Когда мы откупорили первую бутылку французского вина, зашла речь о том, что она коллекционирует корковые пробки от шампанского, выпитого в моменты, которые стоит запомнить. Лиля нанизывала их на веревочку. И вообще темы поднимались какие-то незначительные. Но когда Катанян вышел на кухню за новой бутылкой, я вдруг неожиданно для самого себя атаковал ее:

— А разве Осип Брик не догадывался о ваших отношениях с Маяковским?

Я почувствовал, что краснею от собственной наглости.

Но Лиля Юрьевна рассмеялась в тембре Эдит Пиаф, как будто этот вопрос доставил ей удовольствие:

— Молодой человек, вы сейчас много болтаете о сексуальной революции, а мы тогда были настоящими сексуальными революционерами. Мы жили интимной коммуной.

Потом она подарила мне несколько фотографий с ее автографом. На одной из них, где она сидит вместе с чекистом Бриком и футуристом Маяковским, Лиля Юрьевна начертала: «На память о нашей дружной семье».

Лиля Брик некогда заставила Сталина написать известную фразу: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи».

•

Сталин уделял писателям намного больше внимания, чем Ленин.

13 декабря 1931 года он беседовал с немецким писателем Эмилем Людвигом. Среди странных вопросов, заданных вождю, был и такой: «Вы неоднократно подвергались риску и опасности. Вас преследовали. Вы участвовали в боях. Ряд ваших близких друзей погиб. Вы остались в живых. Чем вы это объясняете? И верите ли вы в судьбу?»

Ответ Сталина гласил: «Нет, не верю. Большевики, марксисты в „судьбу“ не верят». И, назвав ее «предрассудком, ерундой», вождь дополнил эту характеристику еще одной формулировкой: «Судьба — это нечто незакономерное, нечто мистическое. В мистику я не верю».

Но во что может верить человек, который не верит в судьбу?

Возможно, в этом и кроется сущность невиданного существа. Оно хотело отнять у человека последнее, что у него оставалось: судьбоносное начало. И судьба отомстила ему, отняв человеческое.