Хозяин черной башни - Барбара Майклз

Хозяин удивленно посмотрел на нее:

– Да, миссис Кэннон?

– Сэр Эндрю Эллиот приезжал с визитом, пока вы были в отъезде.

Долгие годы общения с миссис Кэннон научили мистера Гамильтона, как следует с ней обращаться. Он сложил руки и в молчании ожидал продолжения речи, всем своим видом демонстрируя терпение, которого я от него, признаться, не ожидала. Через некоторое время миссис Кэннон набралась сил для следующего предложения.

– Он привозил с собой сестру, леди Мэри, они нанесли визит вдвоем. Аннабель виделась с ними обоими.

– И Аннабель прислала вас сообщить мне, что именно она желает надеть на свадьбу?

Детский ротик миссис Кэннон задрожал от этого издевательского топа.

Я решила вмешаться:

– Дело еще не зашло так далеко.

Мистер Гамильтон обернулся ко мне с видимым облегчением, обнаружив, что может обсудить эту проблему с кем-то несколько менее чувствительным.

– Только не говорите мне, что Аннабель не влюбилась в него по уши! А он ухаживает за ней?

– Я... я полагаю, что это возможно.

– Ну конечно же ухаживает. Для чего еще ему было приезжать в эту “чертову ужасную дыру”, как он ее называет? Я должен был бы сразу же это понять. Но я был погружен в размышления...

Он вдруг резко замолчал. На мгновение наступила тишина. Наконец он сказал:

– Вот видите, мисс Гордон, с какой легкостью решаются подобные вопросы. За пять минут мы выяснили, что Аннабель без ума от сэра Эндрю, а сэр Эндрю без ума от Аннабель. Осталось только решить, когда именно мы должны предоставить им то, чего они оба хотят.

– Вы должны решить это, – сказала я.

– Нет, нет. Вы с миссис Кэннон – настоящие доки в сердечных делах. Как вам поправился сэр Эндрю? Достоин ли он, по вашему мнению, моей утонченной дочери? А каково ваше мнение относительно его сестры, мисс Гордон? Она красива? Темноволосая или блондинка? Старше или моложе сэра Эндрю? Думаю, мне следует отправиться туда и самому составить о ней мнение. Посмотрим, как далеко заведет меня ваше молчание, мисс Гордой, – меня, человека, который больше десяти лет вообще не наносил визитов.

Благодаря милости небес, миссис Кэннон уловила смысл последнего замечания и пришла мне на помощь:

– Не уверена, сэр, что эта леди принимает визитеров. У нее плохое здоровье.

– Да, сэр Эндрю тоже это говорил. Но если у нее достало сил, чтобы явиться сюда... Ну ладно, посмотрим. Это – все, миссис Кэннон. Благодарю вас, мисс Гордон.

Первое, что я сделала, вернувшись к себе в комнату, – это перечитала письмо Рэндэлла. По сравнению с тем, через что мне только что пришлось пройти, оно выглядело почти милым. Рэндэлл не был хитер; Рэндэлл не позволял себе наносить грубые, ядовитые и злобные удары. Он просто писал мне в общепринятых обтекаемых выражениях, что обо мне думает.

В тот же день, ближе к вечеру, когда я сидела на подоконнике, уныло оглядывая конюшенный двор, я увидела, как в ворота въезжает фургон и слуги разгружают свертки. Очевидно, мистер Гамильтон сделал в Эдинбурге покупки. Я не просила его купить что-либо для меня, так что позабыла о свертках, как только их унесли в дом... но тут моя дверь отворилась. Это был тот же угрюмый слуга, который принес мой багаж в ту первую ночь по приезде в Блэктауэр. Теперь он внес в комнату несколько пакетов, бросил их на кровать и вышел, прежде чем я успела что-либо сказать или остановить его.

Конечно, я знала, что эти пакеты предназначены не для меня. Но из-за грубого обращения бумага на одном из них надорвалась, и через прореху виднелось нечто сияющее, словно летняя трава, освещенная солнцем. Я открыла пакет. А потом открыла и остальные. После чего соскользнула на пол и принялась созерцать разложенные передо мной богатства.

Одно из платьев, судя по его длине, без сомнения, предназначалось мне; оно было сшито из мягкой черной шерсти, которая ниспадала красивыми складками. По крою платье было предназначено именно для наездницы. Всякая одежда, разумеется, являлась исключительно неподходящим подарком леди от джентльмена, но подобный жест не смог бы тронуть только самодовольного педанта. Другой наряд, судя по длине, мог бы тоже мне подойти – бледно-зеленый канифас, расшитый веточками с белыми и желтыми цветами. Расцветка ткани была чудо как хороша. Решено, думала я, если я смогу заплатить за них, оставлю себе черное и канифас.

Но другие ткани... я только качала головой, поднимая их одну за другой. Там был, например, отрез изумрудно-зеленого бархата, на котором невольно задержались мои пальцы; он был тонким, словно шелк, и, должно быть, стоил не меньше тех драгоценных камней, у которых позаимствовал свой цвет. Я страстно желала бы заполучить такой бархат. Мои волосы сияли бы на его фоне, словно огонь...

Прошло некоторое время, прежде чем я заставила себя сложить бархат, и шелк, и кружево и снова завернуть их в бумагу. Но, конечно, я не могла держать их у себя. Кто-то ошибся. Слуги не носят шелка или бархата. Ткани, должно быть, предназначались Аннабель.

Я не смогла ухватить все пакеты и потому взяла только бархат и направилась в комнату Аннабель. Пока я шла по коридору, передо мной внезапно нарисовалась отчетливая картина, на которой была я сама во всем великолепии этого тяжелого зеленого бархата. Добрых пять минут я стояла у двери Аннабель, прижимая к груди громоздкий сверток, прежде чем смогла заставить себя войти.

Добрая фея также посетила Аннабель. С ней была миссис Кэннон, и обе они ахали над сокровищами, разложенными на кровати. Я не смогла сразу рассмотреть их все, но там был и отрез чего-то розового, и нежно-голубой. Цвета, которые идеально подходили бледной красоте Аннабель. Изумрудно-зеленый был бы для нее, без сомнения, плохим выбором.

Я шагнула в комнату и бросила сверток на кровать, едва не задев стопку белых перьев цапли.

– Слуги по ошибке принесли ко мне несколько ваших пакетов, – объявила я. – Вот один из них; я попрошу Джеймса принести остальные.

– Но это совсем не мой цвет! – разочарованно вскричала Аннабель. – Я ненавижу этот оттенок зеленого. Уберите его отсюда, миссис Кэннон. Как глуп мой отец.

Миссис Кэннон собирала изумрудные складки, но, прежде чем убрать их, посмотрела прямо на меня. Такого выражения ее лица я никогда прежде не видела.

Если мистер Гамильтон и узнал, что произошло с его подарками, он ничего мне об этом не сказал. В последующие дни я очень мало с ним виделась; было похоже, что мы избегаем друг друга. Я оставила деньги за черное и канифасовое платья у него на столе; на следующий день они исчезли. То было странное время, полное ожидания, когда я шмыгала по дому на цыпочках, глядя во все глаза и в то же время пытаясь остаться незамеченной, а мистер Гамильтон проходил от дома к конюшне с неизменно хмурым лицом. Он писал довольно много писем, которые не просил меня переписывать, и получал больше ответов, чем когда-либо.