Исповедь уставшего грешника - Андрей Максимов

Когда нам плохо, мы восклицаем: «О, Господи!» А что восклицает Господь, когда плохо Ему? Кому молится Бог? Кого Ему просить о помощи? К кому Ему обращаться, когда невмоготу? А Ему, наверное, часто бывает невмоготу… Рядом с человеком всегда есть Бог, а рядом с Богом – только Он Сам. Как же Ему одиноко…

Странные мысли приходят в голову утром… И не просто утром, а в начале того дня, который обещает быть чудесным. Надо было вставать, завтракать, репетировать и встречаться с Лизой. Такой план жизни мне очень нравился.

Наверное, это неправильно, и даже ужасно, но с тех пор, как в моей жизни возникла Лиза, наши отношения с Ирой стали не то чтобы лучше, а как-то спокойнее. Наверное, дело в том, что я сам стал спокойней и окружающая жизнь стала меня нервировать гораздо меньше.

Вечный студент Трофимов говорит в «Вишневом саде»: «Душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его…».

Сказано, конечно, – как и всё в этой пьесе – пафосно, экзальтированно, не по-человечески – но, когда я слышал эти слова на репетициях, мне казалось, что они отражают мое нынешнее состояние.

Лиза принадлежала к тем редким женщинам, которые приносят предчувствие счастья. Приносят ли они само счастье? – вопрос, на который тогда я еще не знал ответа. «Предлюбье» с такими женщинами – это дорога, которая ведет к счастью. Ну, а когда придет сама любовь, тогда и будем с ней разбираться.

Во время нашей первой встречи мы с Лизой бесконечно долго разговаривали в ресторане, перебивая друг друга и не умея остановиться. Разговаривали так, будто мы тысячу лет знакомы, просто давно не виделись и вот теперь хотим поведать друг другу о прошедших событиях и накопившихся мыслях.

Я смотрел на нее, на ее – некстати – кокетливую челку, и – кстати – кокетливые глаза, и понимал, что мне с ней почему-то удивительно легко. Как будто наша долгая «невстреча» – это ошибка, которая теперь исправлена, и все наконец-то стало просто и естественно.

Я уже говорил тебе, что в отношениях с женщинами (как, впрочем, и в любых иных отношениях) я больше всего боюсь банальности и скуки. Но разве может быть скучно с той, что поет ангельским голосом? Ведь что бы ни говорил ангел, он всё равно остается самим собой, то есть, ангелом. Да и вообще, какая, в сущности, разница, что именно говорит эта женщина, глупа она или умна, наивна или банальна, – если в любой момент, даже не прикрывая глаз, можно вспомнить, как ангельски она поет, и тогда каждое ее слово, ей-Богу, покажется умным.

Но если быть уж совсем честным (впрочем, разве можно быть честным не совсем?) в тот вечер мы так долго говорили еще и потому, что страшились продолжения. Мы, конечно, прекрасно понимали, что случится между нами дальше, но оба по-юношески боялись этого. И вот мы, наконец, вышли из ресторана.

После тихого ресторана улица обдала нас гарью и шумом, которые показались особенно ужасными и неуместными.

Надо было прощаться, то есть, схватить ее в охапку и начать целовать. Но – посредине улицы, среди толпы?.. Я не решился. Объясниться в любви? Как? Тупо сказать: «Лиза, я вас люблю». Но этим можно легко поставить ее в дурацкое положение, да и вообще как-то не выдавливались из меня эти слова.

Ты, сынок, наверное, думаешь: странные страдания для опытного, немолодого человека. И ты, как всегда, прав. Только, знаешь, что я тебе скажу? Опытные и немолодые не влюбляются; когда человек любого возраста влюбляется, он немедленно превращается в молодого и пугливого. Мечтать и влюбляться – вот, пожалуй, два самых надежных способа не стареть.

В общем, всё, на что меня хватило – спросить:

– Приходите ко мне на репетицию, хотите?

– А можно?

– Вам можно. Завтра придете?

Я смотрел на нее и понимал: в моих глазах она читает ожидание ответа, причем непременно положительного. Конечно, это было ошибкой: когда молодая женщина читает в глазах мужчины ожидание положительного ответа, он точно будет отрицательным…

Ах, боже мой, как жаль, но завтра и послезавтра у нее у самой репетиции. Да еще эти ежедневные занятия вокалом с концертмейстером… Но она, конечно, с удовольствием, как только сможет… И – мы созвонимся. И – она будет ждать звонка. И – спасибо за прекрасный вечер. И – поцелуй в щеку типа скромный. И – моя попытка схватить за руку типа страстно. Она вырывается и уходит, и у самой машины, не оборачиваясь, машет мне рукой, понимая своим безошибочным женским чутьем, что я на нее смотрю. И – это всё не в кино, не в сериале каком-нибудь случается, а на самом деле происходит, причем именно со мной.

А дальше надо пережить «невстречу», изо всех сил стараясь думать все-таки о Чехове. Уже проклиная это «прекрасное предлюбье», мечтая о воплощении страсти, но одновременно и боясь этого. Ругая себя за мальчишество и одновременно радуясь, что еще можешь быть мальчишкой. Сквозь всю эту суету чувств ощущать главное: ты влюблен в женщину, которую Бог наградил красотой и талантом. Красотой, чтобы мир рядом с ней казался прекрасным и бескрайним, а талантом, чтобы тебе не было рядом с ней скучно. И поэтому ты уже счастлив, хотя не любовь у вас, а затянувшееся «предлюбье». И как бы ты ни страдал на своем матраце, как бы ты ни пытался, по идиотской своей привычке, размышлять о грустном – тебе все равно хорошо, старый ты дурак. И не надо бояться спугнуть счастье, оно само по себе рано или поздно исчезнет, а пока купайся в нем, коли жизнь позволяет тебе счастье.

Я явно повеселел. Не временно, а как-то глубоко: мне стало интересней жить. «Невыносимая легкость бытия» – это, конечно, не обо мне: мое бытие легким не бывает. И все-таки с появлением, пусть пока и призрачным, Лизы (но – надежда, надежда, надежда!) моё дурацкое бытие перестало на меня давить. Собственно, так и должно происходить, это нормально: с появлением любви у человека «сносит крышу», то есть сверху ничего не давит, зато видно небо, звезды, солнце, да и воздуха больше – отсюда и легкость.

О Лизе я думал постоянно. Какая разница, что между нами не произошло ничего, если не считать киношного поцелуя в щеку? Но я-то ведь уже все придумал! Я сочинил целую жизнь с ней, которую сам с удовольствием и проживал! В своих фантазиях я маялся, страдал, ревновал, негодовал, был счастлив, воспарял – короче говоря, жил вполне себе насыщенно и страстно. Пока мы с ней не виделись, я абсолютно свыкся с мыслью, что у нас с Лизой – роман, что она – моя женщина, моя любовь.

Разумеется, я понимал, что для седого и уже – увы! – чуть лысеющего человека всё это как-то очень по-мальчишески, чтобы ни сказать «инфантильно». Но – повторю тебе, сынок, ещё раз: старик или даже просто пожилой, рассудительный мужик влюбиться не может. Влюбился? Стал пацаном. Всё. И рассуждать больше не о чем.

Я много раз думал поставить знаменитую пьесу Гауптмана «Перед заходом солнца», историю о любви старика к молодой девушке. Но меня всегда смущало, что в финале влюбленный старец жаждет захода. Мне, говорит, необходим закат. Не понимаю! Влюблен? Жажди рассвета, ведь если ты любишь – тебе мучительно необходимо именно начало, а не финал. Ну, а если жаждешь заката, то о какой любви тогда вообще можно разговаривать?