Я служил в десанте - Григорий Чухрай

Они шли на Кавказ и Сталинград, не встречая никакого сопротивления. Они были хозяевами положения, а тут не они атакуют, а их атакуют.

Люди по разному ведут себя в бою. Были большие герои – о них благодаря журналистам знала вся страна. Были безвестные герои – их было значительно больше. Настоящий героизм скромен, он не выставляется напоказ. Были такие, что хотели прославиться – эти геройствовали. Командир взвода автоматчиков Лебедев был с ними строг, даже жесток. Заметив такого героя, он остужал его: «Это тебе не цирк! Воевать надо, а не геройствовать!» Но вот танкиста Сурена Мирзояна он любил. «Этот не геройствует, этот настоящий!» Я много слыхал о Сурене, но как-то не приходилось видеть его в бою. Лишь однажды, когда мы залегли и ждали подкрепления, я увидел, как с подошедшего танка соскочил молоденький парень и бесстрашно бросился вперед, увлекая за собой других. «Это Сурен», – сказал Лебедев, обычно скупой на похвалу.

Сурен стал моим кумиром. Я восхищался им и старался ему подражать. Мне тоже хотелось быть смелым и удачливым: Заметив это, И. С. Лебедев меня отругал.

Это было ночью в перерыве между боями. Мы лежали рядом в воронке от снаряда.

– Мне от тебя нужно не удальство, а бесперебойная связь, – устало сказал он, – а ты суетишься, как молодой щенок…

Я до сих пор помню его слова и благодарен ему за них. Сам Лебедев воевал бесстрашно, но осмысленно. Он не лез на рожон, умел выждать благоприятный момент – воевал красиво и смело. К сожалению, после войны я потерял его из вида.

В этих боях я не подбил ни одного танка, не захватил ни одного пленного. У меня в бою были другие функции: обеспечить бесперебойную связь. Я помнил, что от моей работы зависит и ход боя и жизнь многих людей. Эта война была войной взаимодействия огромных человеческих масс и техники: танков, самолетов, артиллерии.

Отсутствие связи приводило к хаосу. В бою могло случиться всякое: рацию могли разбомбить, уничтожить ее расчет, повредить аппаратуру, но связь не должна была прерываться. Я должен был маневрировать техникой и расчетами радистов, под обстрелом уметь восстановить аппаратуру, заменить убитого радиста, а то и весь уничтоженный расчет.

Противник всеми силами стремился подавить связь, лишить командиров возможности управлять боем. Против нас работали снайперы, артиллерия, воздушная разведка. На связистов шла постоянная охота. Связисты гибли, но связь была. Конечно, для многих солдат-несвязистов бой был и опаснее, и труднее, но связист не был просто «технической обслугой» воюющих. Когда нужно, он действовал винтовкой, автоматом, гранатой и даже штыком. В боях у Чернышевской до этого не дошло.

Шесть суток длился этот неравный бой. За это время наша дивизия успела подготовиться к оборонительным боям. Понеся большие потери, мы отступили и присоединились к основным силам дивизии.

Немцы обрушили на нас удар сокрушительной силы, но наши войска устояли. Немцам пришлось отойти на исходные позиции. На поле перед нашими окопами остались горящие танки и много трупов, наших и немецких. Потом немцы еще дважды повторили свои атаки – и опять с тем же результатом. Так закончился для нашей дивизии первый день оборонительных боев.

Наступила ночь. Умолк грохот боя, осела пыль от взрывов бомб и снарядов, но по-прежнему в воздухе стоял запах гари от сгоревших немецких танков. Только изредка тишину нарушали автоматная очередь или разрыв шального снаряда. Время от времени в небо взлетали ракеты, освещая холодным светом поле боя.

Утомленные боями, солдаты уснули, но фронт не спал: старшины подвозили на передовую продовольствие, пополнялись запасы снарядов и патронов, трудились над картами офицеры штабов, бодрствовали у своих аппаратов связисты, санитары вывозили в тыл раненых, похоронные команды хоронили убитых, разведка добывала сведения о противнике.

Утром, едва рассветало, в небе появлялся немецкий разведывательный самолет «фокке-вульф-88». У него от крыльев к хвосту – два тонких, разнесенных друг от друга фюзеляжа. В небе он напоминал летящую раму. Мы его так и называли: «рама». Нашей авиации в небе не было. Зенитки тоже молчали: не хотели себя обнаруживать.

«Рама» летала медленно и довольно низко, она отчетливо видела наши боевые порядки, выслеживала, высматривала и сообщала в свой штаб. Заметив что-то подозрительное, машину на дороге или замаскированную рацию, она бросала бомбы. Мы теряли технику и людей. Опасаться ей было некого. Мы стреляли по ней из винтовок, но безрезультатно – она была хорошо бронирована. Однажды вместо бомбы немецкий летчик бросил вымпел с издевательской запиской: «Не стреляйт, не царапайт мой фарбен». Безнаказанность и неуязвимость «рамы» вызывала в нас тоскливое чувство досады.

Бой начинался с артиллерийского налета. Снаряды рвались у наших окопов, разнося в щепы блиндажи, сея смерть и увечья. Затем появлялись танки, за которыми шла пехота. Они вели огонь по нашим окопам, пытаясь прорвать нашу оборону. Наша артиллерия открывала ответный огонь – старалась расстроить немецкие боевые порядки. Грохот рвущихся снарядов, треск автоматных очередей заглушали стоны раненых. Воздух наполнялся дымом, пылью, запахом пороха. Наши солдаты ружейно-пулеметным огнем отсекали от танков пехоту, другие метали в танки гранаты, бутылки с горючей смесью. Рвались и лязгали железом танковые гусеницы. Пылали танки, из них выбрасывались объятые огнем танкисты. Тошнотворный, острый запах горящего человеческого мяса сводил с ума. Гул боя смешивался со стонами раненых. Изрытая воронками, вспаханная гусеницами земля покрывалась трупами.

И опять немцы откатывались от наших окопов, чтобы привести свои войска в порядок и снова повторить атаку. И так каждый день по нескольку раз. Были случаи, когда нам пришлось отбивать по шесть-семь атак в день. Так проходили недели, сливаясь в сплошной кошмар.

Немцы были обескуражены. Мы знали это от пленных, у которых заметно поубавилось чувство превосходства. Они по-прежнему были уверены в нашем неминуемом крахе, но уже признавали, что такого упорного сопротивления они еще не встречали. Однажды они бросили листовки. Пехоте запрещалось читать вражескую пропаганду, а в наших частях на это смотрели спокойно. Подобрав такую листовку, я прочитал:

«Солдаты 33-й дивизии! Вы деретесь, как львы. Вам удавалось сдерживать натиск наших войск потому, что против вас действовали наполовину не ненемецкие дивизии. Сейчас на ваш фронт пришла немецкая дивизия «Волчья пасть». Вы будете уничтожены. Сопротивление бессмысленно. Ваше бездарное командование предало вас. Война проиграна. Еще не поздно сдаться в плен. Пароль – «Штык в землю»!»

А внизу листовки приписка: «Не забудьте захватить с собой котелок и ложку» – намек на то, что нас будут сытно кормить.

Я до сих пор помню текст этой листовки. И горжусь тем, что немцы вынуждены были признать – мы деремся, «как львы».

За два года второй мировой войны (1939–1941) немцы захватили 11 европейских государств. Восемь недель понадобилось им, чтобы покорить Францию – сильное европейское государство. А здесь, в пустынных придонских степях, вот уже два месяца они безуспешно пытаются прорвать нашу оборону и открыть путь на Сталинград. Все напрасно. Сегодня у молодежи такое представление, что нас на войну гнали чуть ли не плетками, а мы, как они сейчас, искали предлога избежать армии. В то время чувство необходимости защитить народ от смертельной опасности было настолько сильно, что мы не только не бегали от армии, но даже те, кто был освобожден по болезни или другим причинам (детям «врагов народа» не доверяли оружия, и они вынуждены были скрывать свое происхождение), стремились попасть на фронт. Если бы не было этого чувства, то с какого лешего надо было людям идти на смерть?