За огненной чертой - Андрей Федорович Юденков

известно, ни один экземпляр этой листовки не попал в руки оккупантов или предателей. Листовка, а точнее, письмо секретаря райкома являлось первой ласточкой в той большой политической работе, которую затем развернули в тылу врага местные коммунисты.

Партийно-комсомольские группы видели свою важнейшую задачу в том, чтобы регулярно информировать население о событиях на фронте, о жизни советского тыла, о зверствах оккупантов на временно занятой ими территории. Каждая весть о стойком сопротивлении советских войск имела в условиях оккупации неоценимое значение. Сколько радости и счастья приносила она людям, как воодушевляла, какие надежды вселяла в их сердца! Это тоже было оружие, да еще какое! Гусев хорошо это понял и много делал для того, чтобы всеми возможными способами проводить политическую работу среди населения.

Нам, естественно, не приходилось доказывать, что советская власть — это хорошо, а немецкая оккупация — плохо. Люди сами знали, что фашисты — кровные враги, решившие поработить нашу Родину, истребить советский народ. Каждый день пребывания гитлеровцев на захваченной ими территории, каждый их шаг как нельзя лучше характеризовал звериную сущность фашизма. Политическая работа нужна была главным образом для борьбы с пораженческими настроениями, для сплочения сил сопротивления.

Подпольщикам не всегда удавалось доставить в ту или иную деревню сводку Совинформбюро, принятую в Замошье по радио и переписанную в нескольких экземплярах. Но постоянно из деревни в деревню ходили коммунисты или комсомольцы, знакомили колхозников с важными событиями. Делать это приходилось, разумеется, весьма осторожно. В столь сложной и трудной обстановке мог найтись предатель и погубить все, расстроить налаженные связи, отправить на виселицу активных и преданных подпольщиков. Поэтому с надежными товарищами пропагандисты говорили откровенно, с малознакомыми беседовали уже не от своего имени. Если же случалось разговаривать с людьми, никому не известными, то на их вопросы о том, что нового, как дела на фронте, обычно отвечали: «Да я-то не знаю, но вот вчера через деревню проходил «окруженец» и рассказывал, что на днях он попал в плен под Волоколамском, а затем бежал». Одного этого было достаточно, чтобы понять: Москва — наша.

На разведку в Ельню мы ходили с Наташей. Побывали в Шарапове, Иваневе. В Ельне повстречались с неким Глинкой. До войны он работал в райзо. Глинка (к нашему знаменитому земляку — композитору никакого отношения не имел) заговорил первым. Снова расспросы о новостях и вдруг:

— А знаешь, Андрей, мне немцы предложили работать городским головой. Как ты смотришь?!

Вот так раз! Что ответить! А ну-ка, на вопрос вопросом:

— А ты сам-то как думаешь?

— Не знаю, потому и советуюсь.

— Так ты что, всерьез хочешь на них работать?

— Да ведь как придется. А если наши вернутся, тогда что?

— Вот именно... Я так понимаю, уж если пойти работать на фашистов, так только чтобы своим помогать...

— А как? Будь тут кто из руководства райкома, можно бы посоветоваться.

Куда он клонит? Может, это провокация? Может, думает выяснить, где Гусев и другие? Ну нет, черта с два ты от меня узнаешь.

— Не знаю, что и сказать. Слышал, правда, что где-то — не то в Дорогобужском, не то во Всходском районе — живут Гусев и другие наши районные работники. Давай договоримся так. Я постараюсь найти людей, которые свяжутся и посоветуются с Гусевым. А потом передам, как тебе поступить. До этого не давай своего согласия немцам. Договорились?

— Спасибо. Ни за что не дам, пока не придет кто-нибудь от Гусева.

На другой день я, узнал, что Глинка стал городским головой. Позднее все наши попытки связаться с ним и привлечь на свою сторону не дали результатов. Он или избегал нас, или отвечал категорическим отказом.

В Ельне мы встретились с Егором Борисовичем Ключниковым, который только что вернулся из Передельников. Борисович был встревожен. Старосты и полицейские берут на учет всех жителей, начинают вылавливать «окруженцев» и сбежавших военнопленных. Ельнинская полиция бесчинствует, совершает налеты на деревни, грабит колхозников, бьет и правого и виноватого. Повсеместно началась перепись скота. Ее проводят немцы и полицейские, используют также местных жителей.

Вместе с Егором Борисовичем на его лошадке мы добрались до Шарапова. Там встретили Дольникова. Я спросил, как готовятся к партизанской борьбе шараповские коммунисты.

— Не сходи ты с ума, Андрей, не лезь в петлю. Ты не мальчик, имеешь семью, скоро ребенок будет. Что мы сделаем, если даже Красная Армия не устояла? Немцы — да ведь это силища!

— Верно, что «силища», — говорю. — Ну и что из того? Неужто русские слабее? Под Москвой фашистов остановили, они и шагу вперед сделать не могут. Да это еще только цветочки, ягодки впереди... Что ж, мы так и будем сидеть сложа руки? А кто, по-твоему, будет помогать фронту?

Меня поддержал Егор Борисович. Но Дольников стоял на своем. Больше того, он просил не вмешивать его в эти дела, оставить в покое.

— Я стар, мне уж не воевать. Да и вам не советую. Остепенитесь, чертовы души. Вас не трогают, и скажите спасибо, а то наведете такую беду, что из-за вас и другим тошно станет!

Поругались крепко. В запальчивости я накричал на него:

— Ну и сиди около бабьей юбки. А я соберу десяток смельчаков, ты и глазом моргнуть не успеешь, как в Ельне не останется ни одного немца. Подумаешь, «силища»! Там их всего семь человек. Да мы без шума в одну ночь их вырежем, а потом в леса подадимся. Что ж, вас тут фашисты помилуют? Они на вас всю злость сорвут. Гляди, Александр Дмитриевич, не просчитайся. Пожалеешь, да поздно будет.

К счастью, остальные шараповские коммунисты и комсомольцы — бывший председатель сельсовета А. Г. Куртенков, Морозов, Горемыкин, Парфенов, Куликовский и другие — были настроены по-боевому. Договорились, что в дальнейшем они будут держать связь с Капитановым и через него получат указание, когда выступать. Сейчас же главное — подбирать надежных людей и вооружаться. Этот разговор состоялся вечером, а наутро...

Ночевали мы в деревне Иванево, у моей тетки, где жила и мать с маленькими детьми. В Иванево к матери недавно вернулся мой младший, четырнадцатилетний, брат Лешка. Да откуда — из Новосибирска! Интересна его судьба. Перед войной Лешка учился в Ельне в ремесленном училище. Когда приблизился фронт, училище эвакуировали в Новосибирск. И вот малец без документов, без денег, без билета добрался из Сибири до Козельска. Там перешел линию фронта, некоторое время работал в колхозе, а затем, когда немцы продвинулись к Москве и по деревням их