Бойцы анархии - Сергей Зверев

Обширное поле перед деревней было девственно-чистым. Люди по нему не ходили, скот не пасся. Лишь стрижи крутили петли в небе. Я не стал бы удивляться, узнав, что поле заминировано. Мы проехали через ров, наполненный водой (рукотворное ответвление от реки, крокодилов только не хватало), по какому-то странному, отчасти стальному, отчасти деревянному мосту, напоминающему раскладушку. Гладыш гордо объяснил, что это в некотором роде «слайдер» – центральный пролет в ночное время задвигается на южную сторону, обращенную к деревне. Замечательное конструкторское решение – требуется всего лишь усилие двадцати взрослых мужчин. Поселение Жулым превратили в неприступный форт. Зону мирной жизни опоясывала стена из вертикальных двухметровых бревен – я прикинул на глазок, пару гектаров строевого леса на это дело точно извели. И столько же на частокол заостренного кругляка, врытого с наклоном в землю. Конница в атаку ходит? «Случаи разные бывают», – туманно объяснил Гладыш. Мы въехали в деревню, сделав небольшую остановку у поста на воротах. Суровые русские мужики, вооруженные автоматами Калашникова и датским пулеметом «Мадсен» (в XIX веке эти штуки начали производить, первый в мире ручной пулемет!), перекинулись парой слов с Гладышем, настороженно изучили мою располагающую физиономию, глянули в кузов и тупо поморгали на моих колоритных спутников. Ничего не поняли и разрешили проехать. Мы медленно тащились по деревне, огибая жмущиеся друг к дружке избушки. Особым процветанием здесь, похоже, не пахло. Но и крайнюю нужду народ не испытывал. Серые хаты, серые личности бродили по деревне.

– Тесно у нас, – посетовал Гладыш. – Четыре сотни рыл на клочке земли – с бабами, стариками, мелюзгой мелкой. Не разгуляешься. А еще ведь курятники, огороды, скот в хлеву. Коровок выгоняем за холмы – каждое утро под охраной мужиков, чтоб чего не вышло… Так что извини, дружище, мой батяня Никанор вряд ли разрешит вам тут остаться. Тесно, ага. Своих едоков не прокормить. Не резиновый он – Жулым…

«Ну, ясно, – думал я, – еще один Нерезиновск в стране…»

– Не пускаем мы сюда чужих, – поспешил добавить Гладыш. – Разворачиваем еще на подступах. Всякие бывали случаи – вот в прошлую весну чуть не спалили Жулым такие же пришельцы… – Он не стал развивать тему. – Но я поговорю с батяней. Не волнуйтесь, до утра мы вас приютим. А там уж, извиняйте, топайте, куда топали…

На память почему-то пришла английская королева, которой категорически запрещено появляться в Палате общин. Мы ехали мимо суровых деревенских мужиков, провожающих машину придирчивыми взглядами, мимо суровых детей, играющих в пыли мятыми дисками от джипов. Юные парень с девушкой сидели на завалинке, лузгая семечки; рядышком лежали два автомата. В отдалении стучали молотки – голые по пояс мужики ремонтировали крыши. Мычали и хрюкали коровники и свинарники. Надрывался петух. В узком проезде между хатами мы столкнулись с подводой, управляемой тщедушным сельчанином в ветхой казачьей фуражке первых десятилетий ХХ века, и водители долго спорили, у кого из них главная дорога.

Мы проехали мимо компактного деревенского кладбища, уставленного крестами, – такое чувство, что мертвецов здесь хоронили в стоячем виде. Миновали церковь – симпатичный теремок с вручную отшлифованными куполами. Я осторожно спросил, не повлияли ли известные события в Каратае на веру людей в Господа Бога нашего. «А что ей, вере, сделается, – пожал плечами Гладыш, – как верили, так и продолжают. Ну, не все, конечно, насильно верить тут никого не принуждают…» Мы проехали мимо забранного чехлом замысловатого сооружения на дощатом постаменте, похожего на виселицу. «А это что за культурный объект?» – спросил я. «Виселица, – бесхитростно объяснил Гладыш. – Объект, ты прав, дружище, самый что ни на есть культурный. Народные гулянья тут у нас гуляются – в дни, когда казним провинившихся». «И частенько вы их казните?» – Я почувствовал, как холодок побежал по спине. «Да не, – отмахнулся Гладыш, – народ у нас послушный, непотребства и прочие гадости позволяет не часто. Казним за тяжкие провинности – дабы другим неповадно было. А как ты хотел, дружище? Времечко нынче смутное, враги не дремлют… Вот в прошлом месяце Баяна вздернули… не из сказителей, просто имечко такое. Продался банде Брадобрея, обещал их ввести в деревню; хорошо, что пресекли. Алчный был человечишко, мутный… А на той, кажись, неделе Федьку Грымова удушили – и этот напросился: цыплят в курятнике завел, обчество в известность не поставил, обогатиться решил, ишь ты… Ну, Федьку, понятно, в могилу, а супружнице строго на вид – чтобы больше такого не допускала…»

Я начал сильно сомневаться, хочу ли провести в деревне ночь, но Гладыш, посмеиваясь, успокоил: не трусь, приятель, если гости с миром, то ничего им не сделается. Если, конечно, бузить не будут, драки затевать, с девками пошлостей творить… «Кстати, насчет культурного события, – вспомнил Гладыш. – Завтра воскресенье, утром будем вешать блаженного бузотера Парамона Хрущева, так что, если еще не уйдете, можете насладиться зрелищем». «За что же вешать блаженного? – не понял я. – Он же БЛАЖЕННЫЙ!» «Да косит он больше, – отмахнулся Гладыш. – Парамон не дурак. Говорить не может, но мозги на месте. Был когда-то парень как парень, а как преставилась от золотухи его жена, вся жизнь кувырком пошла. Сельчане только и жаловались. То драку по пьяной лавочке затеет, то скотина у него в тайгу сбежит, то пожар в селе устроит. А третьего дня нажрался, как свинья, двум сельчанам ребра переломал, а писаря Жабкина в отхожем месте извозил и за интимное место собачьей цепью к конуре привязал. Вот и порешили на общественном совете – петлю на шею, а до воскресенья пусть в яме посидит, подумает. Пойми нас правильно, мужик, – выговаривал Гладыш, – выпить, закусить, пообщаться по душам в деревне не воспрещается – только тем, гм, и занимаемся… в свободное от трудов время. Но ведь мера-то должна быть? Мера – она ведь жизни нашей царица-то…»

– Фамилия какая знатная – Хрущев, – пробормотал я. – Уж не родственник ли тому самому?

– Которому? – не понял Гладыш. – Нету у нас в округе, окромя Парамона, никаких Хрущевых. И не было никогда. Хрен его знает, откель такой вылез.

Анекдот вспомнился: финны в шоке – они, оказывается, воевали за Гитлера… Я начал путано объяснять, что Каратай на свете не один, он находится в сложном окружении, упомянул про две мировые войны, про тяжелое послевоенное время, озвучил пару-тройку общеизвестных фамилий, объяснил, что мы находимся, собственно, на территории государства, которого не существует.

– Да не умничай ты, умник, – фыркнул Гладыш. – Все мы слышали про Россию. Но это далеко, нам и дела до нее нет. Войны там, Хрущевы твои… Своих проблем по горло. А хочешь побольше узнать, так сходи к деду Антипию, он у нас профессор, у него даже глобус есть… – И Гладыш начал объяснять, что такое глобус; я внимательно слушал. – Так-то вот, приятель. А вот и приехали – видишь, мой папаня из управы выкатывается? Ох, и даст он мне взбучку за сломанную руку и спаленный брезент! Вторую ведь, сука, сломает…

Принимающая сторона (изрядно причем принимающая, судя по стойкому самогонному «выхлопу») была угрюма, кряжиста и представлена гостям, как староста Никанор. Деревенский глава был суров, как и вся деревня. Мужики выгружали из машины тушенку, а Гладыш, быстро сделавшийся паинькой, объяснил папаше сложившуюся ситуацию (мол, спасители какие-никакие, и Замарыша замочили, что дело в высшей степени богоугодное). Староста насупил брови, стал изображать царя всего живого. Впрочем, отпустило, наметилась положительная динамика.