Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус - Бэлла Шапиро

«золотым руном» стал мех калана Enhydra lutris, который в те годы чаще бытовал под ненаучными названиями большого бобра, камчатского или морского бобра, морской выдры[372].

Мех калана – густой, нежный, с шелковистой подпушью, мягкими и блестящими остевыми волосами. Общий тон окраски варьируется от почти рыжего до черного, иногда с проседью[373]. «Черных как смоль» каланов упоминает в своем знаменитом «Описании земли Камчатки» участник Второй Камчатской экспедиции под руководством Витуса Беринга (1733–1742) натуралист С. П. Крашенинников – автор первого русскоязычного описания калана[374]. «Шкура его совершенно черная, с длинным волосом, попадаются иногда между ними и такие, у которых замечается примесь волоса серебристого цвета. В воде и при солнечном свете морской бобр очень красив на вид. Мех его, хотя и длинноволосый, обладает… драгоценным блеском, напоминающим мех соболя», – подтверждает Свен Ваксель, старший офицер экспедиции[375].

Меху калана присущи и другие ценные качества – он не промокает, отчего прекрасно греет в мороз и не отсыревает под мокрым снегом. По своим техническим показателям он очень близок к меху выдры, представляющей эталон (максимум) носкости. Мех калана заметно превосходит в носкости все прочие традиционные для России виды меха – песца, лисицу, соболя и так далее[376]. При этом он внешне похож на престижный соболиный мех: такой же блестящий, нежный, мягкий и потому желанный. Как и соболь, он принадлежит к группе наиболее дорогостоящих; особенно ценны крупные шкуры: до 1,5 метров (вместе с хвостом) при 0,5–0,6 метра ширины. Чем темнее и нежнее мех калана, тем выше его стоимость: больше всего ценились шкуры черные или с равномерной сединой, затем черно-бурые, темно-коричневые и коричневые с сединой и, наконец, коричневые и красноватые[377].

Активный промысел калана начался после второй беринговской экспедиции, в 1740-х годах; со временем его интенсивность росла[378]. Так, приемлемым итогом экспедиции середины столетия считались три сотни добытых каланов; к 1760–1765 годам результативность увеличилась в 10 раз, а к 1770-м годам – более чем в 15 раз. Один из самых богатых грузов последней четверти столетия (1779), состоящий из 4376 добытых каланов, 2874 хвостов каланов, 549 чернобурых лисиц, 1100 сиводушчатых лисиц и стольких же голубых песцов, 1200 красных лисиц, 92 выдр, 3 волков, 1 росомахи, 18 норок, 1725 морских котиков и более 90 пудов моржовой кости, был оценен свыше 300 тысяч рублей[379].

Мех калана везли в Россию, но чаще на Восток и на Запад. Цена на него быстро росла: «сухопутный» мех соболя впервые уступил в ценности модной новинке, «морскому» меху. Добытые шкурки не только полностью окупали экспедицию, но, более того, приносили значительную прибыль купцам, промысловикам и государству[380]. Скоро добыча морского и сухопутного зверя в тихоокеанском регионе приобрела промышленный размах: к концу XVIII века русскими было вывезено около 420 тысяч шкур морского котика, около 100 тысяч целых шкур калана[381] и еще около 60 тысяч его хвостов, более 60 тысяч шкур песца, более 16 тысяч красной лисицы (камчатская красная лисица считается лучшей среди всех красных лисиц), более 15 тысяч сиводушчатой лисицы, более 10 тысяч чернобурой лисицы, 3 тысяч речного бобра, более 1,6 тысячи выдры, 772 пуда моржовой кости и около тысячи штук китового уса[382] на многие миллионы рублей.

За наживой двинулись даже люди «в подобных походах небывалые»[383]. По свидетельству современников, «купцы, заехавшие в Камчатку для торгу с жителями… оставляли свои занятия и плыли также за бобрами»[384]. Промысловые экспедиции отправлялись все дальше и дальше, охватывая весь ареал обитания калана – Алеутские, Командорские и Курильские острова, острова Прибылова, побережье полуострова Камчатка, северо-западное побережье Северной Америки[385]. Наиболее успешные «аргонавты» награждались царскими золотыми медалями[386].

В 1799 году была образована полугосударственная Российско-американская компания, чьим основным занятием стал пушной промысел: морского котика, калана, лисицы, песца, речного бобра, выдры, медведя, соболя, норки, выхухоли, рыси, росомахи, моржовой кости, бобровой струи и китового уса, а также контроль над поступлением в государственную казну средств от их продажи[387]. Годовой оборот компании от торговли превышал 1,5 млн рублей, треть из которых составляла чистую прибыль[388].

Итак, русские географические открытия середины XVII – первой половины XVIII века начали новую эпоху в истории мехового промысла и торговли. Экстенсивная стратегия промысла не изменилась, но дополнилась и обогатилась новыми идеями. «Морские» меха и черную «бобровую» шубу можно назвать вещественными символами этих идей и открытий и – шире – молодой Российской империи как морской державы.

Мужская меховая мода галантного века

Мех калана в русском костюме середины – второй половины XVIII века встречается редко: в это время он добывается в основном для экспорта. Русская аристократия и купечество оценили этот замечательный мех по достоинству только к концу столетия: именно в это время он появляется в описях имущества горожан под названием бобрового. Несмотря на все неоспоримые достоинства меха калана, у него имелись особенности, ограничивающие его бытование в костюме: большой вес шкуры с толстой и грубой мездрой делал почти невозможным ее применение в женской моде. Чаще всего мех калана использовался для мужских шапок, воротников, рукавиц, несколько реже – в силу не только большого веса, но и чрезвычайно высокой стоимости – объемных длиннополых шуб[389].

Это были необычные и ценные вещи, которыми гордились: их берегли, передавали по наследству. Так, шапка из «камчатского бобра» стала частью завещанных московским купцом третьей гильдии Михаилом Григорьевым своему брату ценных меховых вещей (1798): помимо меха калана в духовной упомянуты бараний нагольный тулуп и такой же чекмень, а также баранья шуба, покрытая сукном[390]. Очевидно, что шапка из калана здесь представляет наиболее значимую часть накопленного купцом имущества – не только самую дорогую, но еще и весьма статусную, и оттого еще более ценную.

Отметим, что в погоне за мехом морского бобра мужская мода не пренебрегала и мехом бобра речного: изделия из этого меха с густой и нежной, бархатистой подпушью и длинным грубым остевым волосом встречаются даже в гардеробах высшей знати. Рукавицы из оленьей кожи на бобрах известны в числе имущества императора Петра II и его приближенного А. Г. Долгорукова (обе описи имущества: императора – посмертная, его сановника – по случаю опалы, последовавшей за смертью патрона, датированы 1730 годом)[391].

Мужская мода этого времени следовала как будто на шаг позади женской. В эпоху галантного века ориентиром для ее развития выступало подражание: современники отмечали его как «странную пору, когда мужчины внешне стремились походить на женщин»[392]. Новый феминный вид придворного был частью образа «политичного кавалера»[393], занесенного в Россию с Запада. Основной сутью новой идеологии было желание нравиться. Для эпигонов и пленников моды галантного века пудра, румяна, шелковые чулки и кружева составляли смысл жизни. Современники отмечали, что галант «сидит перед зеркалом несколько часов, подобно женщинам, белится, румянится и налепливает мушки»[394]; более того, он занимается этим едва ли не с большим энтузиазмом, чем женщина.

Тем ценнее немногие вещественные свидетельства маскулинности мужского костюма эпохи. Одной из его важных деталей становится особый «мужской» мех: помимо калана и речного бобра, в этом ряду нужно непременно упомянуть росомаху – «демона северной лесотундры»[395] (в описях имущества XVIII века она также фигурирует как арсамах, арсамаха). Это хитрый и мощный зверь, опасный для охотников, размерами немногим меньше калана (до 1,25 метра). Мех росомахи длинноволосый, блестящий, густой, лохматый и грубый, черно-коричневого или черно-бурого, рыжевато-бурого цвета с так называемой «шлеей» – полосой более светлого меха, опоясывающей туловище. На Камчатке были известны также и белые росомахи[396].

«Есть в… Московии… бесполезное животное… по имени росомаха», – удивлялся в свое время Матвей Меховский (1457–1523)[397]. Польский историк и географ ошибся: росомаху считали весьма ценной добычей как источник меха, незаменимого по совокупности своих качеств. Из-за