Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин

Не верю.

Не верю.

Потом девушка приносит на ладони фарфоровую пиалу, расписанную китами. Над пиалой поднимается пар. Зеленоватая прозрачная жидкость, два маленьких листика плавают на самом дне.

Я делаю глоток, морщусь. Вкус — как у заваренного в пятнадцатый раз сомского чая. Еще и с привкусом кислого молока.

По телу разливается тягучее тепло.

Ват дожидается, когда я сделаю второй глоток, и говорит:

— Что желает господин?

— Господину нужна жена, — говорю я. Кислинка на языке вдруг оборачивается жгучей горечью. Ну и пойло!

Ват с минуту смотрит на меня, потом склоняет голову, невозмутимый, как Будда.

— Конечно.

…Моя поправка к теории Дарвина. Хотите послушать?

Миллион лет назад по земле ходили трое: обезьяна, которая никогда не станет человеком, обезьяна, которая почему-то (лично мне причины неизвестны) станет, и сиамец. Своими узкими глазами он видел и гром, и гнев, и ангелов господних. И теперь его ничем не проймешь.

— Что это?

— Ваш контракт, господин Козмо.

Это было придумано для моряков, отправляющихся в боевой поход. Если матрос не рассчитывал вернуться живым, а на берегу его ждать было некому — он мог прийти в определенное место и заключить контракт. И превращался (за скромный процент) в женатого человека — совершенно официально. Теперь его было кому ждать. Временная жена в случае смерти моряка или пропажи без вести объявлялась его душеприказчицей. Ребенок, зачатый в единственную брачную ночь (или брачный час, как повезет), наследовал имя отца. Род моряка продолжался.

Говорят, это была одна из последних гениальных идей Игефельда Магаваленского. Мощный человек. Этот фонтан остроумия и нестандартных решений пришлось затыкать ударом топора.

Двумя ударами — потому что в первый раз палач промахнулся и ранил беднягу в шею. Вообще, эта казнь вышла пародией на судьбу великого прожектера и авантюриста — которому тоже ничего не удавалось с первого раза.

Игефельда обвинили в заговоре против короля.

Следующим королем стал как раз тот, в чью пользу заговор и затевался, — Михель I. Имя Игефельда обелили. А не так давно назвали в честь грешного графа Магаваленского эскадренный броненосец…

Чем заранее обрекли корабль на нелегкую судьбу.

Впрочем, сейчас не об этом.

— Какую из девушек вы выбираете? — спрашивает Ват. — Простите, они готовились стать женами матросов… и теперь смущены.

Еще о законе Игефельда. Любой моряк имеет право на его исполнение — в том числе и офицер. Мое имя, скромное состояние и родовое дворянство прилагаются.

Девушки переглядываются, бросают на меня взгляды и смеются.

Я знаю, что вы хотите спросить.

Нет. Я не рассчитывал вернуться живым…

Я как-то вообще не рассчитывал — вернуться.

— Как твое имя?

— Нитхинан, господин.

— Как?

— Нитхинан.

— Еще раз повтори, только медленно, — прошу я.

— Ни-тхи-нан, — она произносит по слогам.

— И что это означает?

— По-вашему? Как это сказать? — она задумывается. — Вот я подхожу, беру тебя за руку… и веду к… нгерн? Нет, не только деньги, золото… много. Камни, еда, рыба, хорошо. Как сказать? Не знаю, как сказать…

В глубине лавки я вижу ряды прозрачных бутылок. Свет из дальнего окна проходит сквозь них, преломляется заспиртованными телами и заливает пол. Я стою по щиколотку в желтом свете. Вокруг меня — полки. Бутылки с кусками тел животных. Банки с конским копытом, с акульей печенью, с выпотрошенной лягушкой…

С глазами.

В одной из бутылок плавает человеческая рука.

Я подхожу ближе. Действительно.

Она похожа на человеческую. Но не человеческая.

Я выдыхаю пыль веков.

В бутылке — рука гориллы. Всего лишь.

Бывает змеиная водка, с жабами, с морскими звездами, с актиниями…

А эта обезьянья. Мой бедный дарвиновский предок.

Похоже, недолго осталось до момента, когда в бутылке окажется кто-нибудь вроде лейтенанта Дантона…

Душно. Мы с сиамцем сидим на другой половине лавки — в комнате для клиентов попроще, матросов, морпехов, китобоев и прочих. Потому что именно здесь все происходит.

А пока мы ждем возвращения Нитхинан, мы беседуем.

— Что ты сделал, когда пришли бирманцы?

Ват Сомпонг пожимает плечами. Совершенно европейский жест. Ничего.

— Почему?

«Почему вы, сиамцы, оказались такими слабыми?» — на самом деле хочу спросить я. Разве так можно? Лучший способ победить (и единственный, наверное) — показать врагу, что будешь сражаться до последнего. Что тебе терять нечего. Что, кит забери, этот каменистый клочок земли, где даже рис толком не растет, — тебе позарез нужен. Когда бирманцы пытались высадиться на берег Кетополиса, озверевшие матросы шесть раз сбрасывали десант в море — на одних только штыках.

А когда бирманцы высадились в седьмой раз, подошла морская пехота. И окутанные паром шагающие автоматоны, плюясь огнем, превратили сражение за Новую гавань в блистательную, пахнущую угольной пылью и машинным маслом победу.

Сиамцы всегда идут на компромиссы. ВСЕГДА.

Возможно, это слово придумали специально для них.

— Великая Бирма, — говорит Ват Сомпонг. — Эти джан лаи пришли на нашу землю, забрали наш рис и наших женщин. Наш король умер. Вместе с ним умерла наша сила.

— И что, нет никакой надежды?

Ват медленно качает головой. Потом говорит:

— Сиам. Это проклятая земля. Она так пропитана ненавистью и кровью, что, если ходить босиком, предательство проникает в человека через пятки.

Был такой человек, его звали Теерасак. Он объявил себя королем — Рамой Восьмым, Очистителем. Он не был королевской крови, он даже не был знатным человеком. Но он был сильным. Это самое главное. И люди пошли за ним.

Чтобы стать королем Сиама, нужно быть сильным человеком — и все. Не так уж важно, какая кровь течет в твоих жилах.

Говорят, он был наполовину бирманец. Говорят, отцом Теерасака был бирманский солдат, надругавшийся над его матерью — знатной женщиной. Говорят, это был сам бирманский король. Но это неправда. У бирманцев нет королей.

Говорят, она хотела вспороть себе живот, когда узнала, что понесла от насильника.