Кетополис. Книга 1. Киты и броненосцы - Грэй Ф. Грин

2. О распространившейся к концу века в богемной среде моде на сомские бобы писали многие из авторов того времени. По общепринятому мнению тех лет, сомские бобы играли роль возбудителя фантазии или же «радикального катализатора трансцендентности» (выражение Гая Лиотты; см. его «Муза грифеля»). Их предпочитали и морфинам, и опиатам и не в последнюю очередь из-за убежденности, что к «сомке» не возникает стойкого привыкания на уровне физиологии. Позднейшие исследования д-ра Морриса установили «эффект накапливания» ферментов сомских бобов, а соответственно немалую опасность их.

3. В конце своей жизни, в конце двадцатых, Тушинский подписывает контракт на роль Безумца из Ламанчи с немецким эмигрантом Фрицом Лангом; однако кризис, который пережил режиссер после провала ряда снятых в САСШ фильмов, не дали ему приступить к съемкам задуманной картины. Похоже, эту мечту Тушинский так и не сумел реализовать.

4. Это — единственное упоминание о месте рождения Тушинского, дошедшее от него самого. В автобиографии, написанной им в «Ла Гвардии», место и обстоятельство рождения обойдены Тушинским, что дало почву для позднейших кривотолков на этот счет.

5. Нам ничего не известно об этом опыте Тушинского; видимо, речь идет о времени, когда он еще не начал свою оперную карьеру. Фрэнк Хаммара высказывает мнение, что режиссером, у которого Тушинский мог пробовать свои силы, был Виктор Асторио (впрочем, тогда остается неясным, отчего Тушинскому так не понравился фильм: Асторио был крепким режиссером с отточенным глазом и вкусом).

6. Как нам известно, отношения Тушинского с синема так и не сложились: в реэмиграционный период к «целлулоидному царству» он прибег только тогда, когда исчерпал все остальные возможности.

7. Кто такая Пенни, нам неизвестно. Единственное свидетельство, дающее хоть какую-то почву для размышлений, — довольно злобная заметка Филиппа Биссо из газеты «Огни Кетополиса», сделанная на съемках фильмы по «Левиафану», когда с площадки была изгнана безумная, считавшая, что роль Аделиды должна играть она, а не знаменитая Оливия Хэгторн. Изгнанницу звали Пенни Уизлер или Перл Уэзли (здесь источники расходятся). Каким образом она могла быть связана с Тушинским — остается невыясненным.

8. Еще одна мечта Тушинского — сыграть шекспировского Ричарда Третьего — к сожалению, так и не сбылась. Ни на театральных подмостках, ни в синема он не сумел реализовать это свое желание.

9. Именно этот пассаж заставляет Фрэнка Хаммара предполагать адресатом письма Козмо Дантона: якобы Тушинский, упоминая свое морское прошлое, дает понять молодому офицеру, что они равны в своем статусе (или хотя бы сопоставимы); конечно же это весьма слабое вероятное суждение.

10. Довольно необычный способ приготовления «сомских бобов», поскольку обычно их употребляют либо в виде порошка, подмешиваемого в трубочный табак, либо внутривенно, вытяжкой.

11. Обычай продевать в ухо веревочную серьгу — довольно распространенный среди матросов Кетополиса, однако так и остается неясным, откуда этот обычай появился. Исследования М. Мид, в которых она пришла к выводу о влиянии на матросские обычаи Кетополиса т. н. плетельщиц, кажутся нам поверхностными и основывающимися на внешнем созвучии рода занятий легендарных плетельщиц и сплетенных веревочных серег. Впрочем, М. Мид приводит интересные сведения о восприятии таких серег в качестве амулетов; данные, полученные от старых китобоев, позволяют исследовательнице назвать и главный источник угроз, против которого выплетались веревочные серьги, — это киты.

Девушка рисует розовым мелом по влажной серой брусчатке. Дети вокруг смеются. Мел крошится.

Киты улыбаются.

Иногда мне казалось, что я с этим справился. Что выстроил защиту от мрачной меланхолии, от страха, от обреченности…

Зовите меня Козмо.

Отключил мысли и просто смотрю.

Я — лейтенант броненосного флота Его Величества. Полтора часа назад меня приговорили к пожизненной каторге.

…Я — белый чистый лист бумаги.

Мелок бежит по камням, крошится, но упрямо продолжает свой путь. Появляются брюхо, огромная туповатая морда, добродушный глаз, плавники… мощная хвостовая лопасть.

Улыбающийся кит на мостовой.

Я делаю шаг и оказываюсь внутри кашалота. Внутри Левиафана. Как Иона в розовом чреве…

Нитроцеллюлозные волокна обрабатывают растворителем из равных частей эфира и спирта. Потом сушат, прессуют, вытягивают и режут на полосы определенной длины.

Получаются жгуты. Я серьезно.

Действительно, как резиновые жгуты. Даже на ощупь.

Красновато-розового цвета, словно вареное кальмарье мясо.

Да, я знаю, что вы хотите спросить…

На вкус не пробовал, не знаю.

Что дальше?

Сухой пироксилин горит.

Влажный — взрывается так, что тротилу и не снилось.

Раз в неделю, проверяя состояние боевых погребов, я спускаюсь вниз и долго стою в темноте. Ровно гудит вентиляция. Мерцают пятна. Когда глаза привыкнут, я начну различать — вот темное пятно, это элеватор подачи, вот тонкая светлая полоска по контуру — люк наверх…

И повсюду — едва различимые латунные отблески. Это на гильзах — здесь, в погребе, их около шести сотен. Лежат рядами: бронебойные, фугасные, несколько холостых, с десяток учебных. Тихо. Иногда мне кажется, что я слышу чье-то едва заметное дыхание.

Кажется, что снаряды затаились до поры до времени… или, может быть, просто спят.

Интересно, какие сны у пироксилина?

Я представляю, как идет процесс окисления, как мелкие капельки воды выступают на бледно-розовых, будто бы резиновых жгутах. Как вибрация, рожденная взмахом мощной хвостовой лопасти, доходит до борта, ударом волны заставляет металл задрожать, дрожь перебегает по стальным переборкам, минуя угольные ямы, матросские кубрики, душевые для кочегаров… доходит до погреба. Как забытый здесь кем-то стеклянный стакан начинает дребезжать, идет трещинами, а затем лопается.

Взрыв.

Ослепительно белая вспышка, в которой сгорают боль и гнев, ярость и черная меланхолия.

Мел бежит. Я смотрю, как на влажной мостовой возникают синие, белые, розовые киты. В горошек, в крапинку и даже в цветочек…

Киты улыбаются.

Почему-то мне становится не по себе.

Итак, первым делом — мыться и бриться. Нет, сначала — пить чай.

И думать.

Ставлю чайник на огонь. Голубое пламя охватывает медное донышко, урчит, дергается. От окна тянет сквозняком. Сегодня тридцать первое октября, завтра праздник — поэтому прислуги нет. Квартира в моем полном распоряжении. Обычно эти дни я провожу на корабле, но сегодня у меня есть причины.