Десятая жертва - Роберт Шекли

И поэтому я сижу здесь, одинокий, бледный, торчу без дела, будто осока, вырванная из почвы, и никаких адвокатов, чтобы позвонить. Извините, это была истерика. Но я и правда хотел видеть адвоката. Я хотел французского адвоката, который бы защитил меня, если французская юриспруденция вместо habeas corpus, неприкосновенности моей личности, решила выдворить меня отсюда, выдворить меня отсюда, выдворить меня отсюда…

Простите, это снова истерика. Она находит на меня даже здесь, в относительно безопасном месте, где я пишу эти воспоминания и вновь переживаю те дни. Моя камера примерно четыре фута в длину и ширину, толстые каменные стены, маленькое зарешеченное окно на высоте футов двенадцать, грязное ведро (позже я узнал, что в этом квартале часто отказывает канализация). И еще маленькая скамейка, которая выглядела так, будто ее сделали шимпанзе в начале времен. И больше ничего, кроме нескольких посланий, нацарапанных на стене. Я сумел разобрать только одно из них, самое простое: «МУЖАЙСЯ!». Подпись — Франческо Иссазага. Наверно, баскская фамилия. Но какое это имеет значение?

С высокого потолка на длинном потрепанном шнуре свисала единственная лампочка в проволочной сетке. Я уставился на нее, но никаких идей она мне не подкинула. Больше всего раздражало, что нечего было читать. Забавно, что это одна из первых потребностей, о которой думает человек, оказавшийся в тюрьме. У меня на этот счет есть своя теория. Вкус к чтению развивается в некоторых из нас наравне и в таких же масштабах, как истинный аппетит к еде, ко сну, внебрачным отношениям, как сиденье на скамейке и смакование жалости к себе. Большинство из нас никогда не страдает реальной потерей способности к чтению. Даже если мы не активные читатели, мы осознаем изобилие материала для чтения, которое окружает нас со всех сторон — газеты, журналы, книги, доски объявлений, меню, визитные карточки, надписи на телефонных столбах и тому подобное. Ежедневно мы купаемся в море напечатанных слов и стараемся обеспечить себя чтивом, когда отправляемся в воздушные, железнодорожные или автобусные путешествия или когда нам приходится проводить много времени в очередях в специальных агентствах, где ставят штамп визы в паспорта. Тюрьма — это тоже форма путешествия, вероятно, что-то вроде репетиции Великой Комнаты Ожидания перед грядущим путешествием на Небо, которое, можно сказать, давно уже предназначено большинству из нас. Да, это мрачные мысли, но que voulez-vous? Чего вы хотите? Я в тюрьме, я не обязан быть веселым.

Делать мне было нечего, только сидеть и приводить мысли в порядок. По-моему, еще Паскаль[62]заметил, что большинством ошибок человек обязан своей неспособности долгое время спокойно сидеть в комнате. Теперь у меня появился шанс попытаться разрешить мировые проблемы, по крайней мере в микрокосмосе.

Для начала я привел в порядок туфли и одежду, снял пиджак, сложил его, положил на скамейку и сел сверху. Но не успел я этого сделать, как тяжелый старомодный замок с наружной стороны двери скрипуче щелкнул, и дверь распахнулась. Я вскочил с излишней поспешностью, потому что ужасная мысль мелькнула у меня в голове. Во французской литературе и фильмах есть знаменитая сцена, которая рисует преступника в камере, ждущего решения, будет ли он казнен или помилован. Он ждет, глаза застыли на двери. Вдруг она распахивается. Врывается полицейский, хватает его и, несмотря на вопли и сопротивление, тянет к гильотине. Прощение отменено!

Да, во Франции они еще пользуются гильотиной. Не то чтобы мне немедленно грозила эта опасность. Обычно здесь довольно долго тянется сложный процесс, прежде чем эта штуковина входит в игру. Но я об этом забыл. Вернее, я как раз размышлял об этом, и у меня появилась мысль, а вдруг ОНИ забыли.

Итак, я приготовился действовать так же, как и мои предшественники, все осужденные, все равно, виновные или невинные, которых хватают и тянут под сводами коридоров, чтобы они встретили свой конец путем одной из самых стильных в мире казней, еще и сегодня существующей на нашей планете. Но, естественно, то, что случилось, не имело ничего общего с моими предположениями.

Мой визитер оказался стражником, одетым, как и все другие, но с одним исключением. Вместо круглой полицейской фуражки на нем был высокий, безукоризненно белый, щегольски заломленный набок колпак шеф-повара.

— Добрый день, мсье, — сказал он. — Я Анри, представитель Обязательного питания кухни «Ла Санте». Я могу сейчас, мсье, принять у вас заказ на обед.

— Что вы порекомендуете? — Я хотя и был ошарашен, но ухитрился сохранить sang froid.[63]Французские и английские слова смешались у меня в голове.

— Пища у нас простая, но мы выиграли награду «L'Incarceration»,[64]международного журнала тюрем. Для начала парижский суп и к нему порция паштета из гусиной печенки с трюфелями, затем задняя ножка ягненка с гарниром из свежей спаржи, смешанной с мелкопорезанным красным перцем, и сверху все украшено сверкающим раввином из тончайшего оливкового масла. Конечно, мсье, если вы предпочитаете домашнюю птицу, то сегодня у нас есть прославленная утка в утонченном соусе из вишен Монморанси.

— Вот это я возьму. Я имею в виду утку. Если вас не затруднит, — бормотал я. — Хотя ничего не имею против бараньей ножки. Я понимаю, вы упомянули ее первой. Так что если вы предпо…

Я старался быть осторожным, не привередничать. Я совершенно не представлял, что означает поведение шеф-стражника. В конце концов, Франция — чудная страна, особенно если вам приходится иметь дело с французами.

— Выбор полностью предоставлен вам, — перебил меня Анри. — Могу ли я предложить вам малоизвестный «Строительный мусор-82», который мы сумели сохранить с прошлой недели?

— Что-нибудь среднее, — кивнул я. — Но скажите мне… если я могу задать вопрос.

— Конечно, мсье, — ответил Анри.

— Что все это значит?

— Мсье? — явно озадаченный, спросил Анри.

— Куда я попал? — произнес я свой вопрос. — Заключенные не должны выбирать пищу гурманов с помощью стражника в колпаке, шеф-повара с винным меню в кармане. Я всегда знал, что Франция суперцивилизованная страна, но это уже слишком!

— Нам нравится, мсье, думать о себе как о цивилизованных людях, — признался Анри. — Но могу уверить вас, что такое не каждый день случается в системе парижских тюрем. Дело в том, что в настоящее время мы празднуем Год Заключенного. Нет-нет, я не имею в виду, что это последний год. Я просто немного пошутил, мсье. Фактически я не свободен открыть вам, откуда поступает эта превосходная пища. Тюремная еда удовлетворит и императора. В течение курса очищения все будет раскрыто, не бойтесь, мсье.

Улыбаясь и кланяясь, Анри оставил мою камеру, не забыв запереть за собой дверь. Я снова сел на скамью и позволил себе расслабиться только на крошечную долю градуса. Трудно объяснить, почему я почувствовал облегчение. Но я попытаюсь, потому что оно прямо связано со странными событиями, ждавшими меня впереди.