Честь самурая - Эйдзи Есикава

— Моими? — Хидэёси на мгновение задумался. — Что ж, вполне возможно. Но тогда уже все равно будет слишком поздно.

— Попробуйте напомнить ему о долге и смягчите его сердце своей дружбой. Если он пренебрежет и этим жестом доброй воли, вам не останется ничего другого, как обрушиться на него и силой погасить пламя восстания. Однако и в этом случае не стоит брать крепость Итами с ходу, потому что Мурасигэ уповает не столько на неприступность этой крепости, сколько на поддержку своих ближайших сторонников.

— Вы имеете в виду Накагаву Сэбэя и Такаяму Укона?

— Да, эти двое — правая и левая рука Мурасигэ, без них он превратится в безрукого. Причем учтите, перетянув на нашу сторону хотя бы одного из них, вы без особого труда завербуете и другого.

Хамбэй сейчас, казалось, забыл о слабости и, приводя свои доводы, чуть ли не разрумянился от возбуждения.

— Но каким образом мне найти общий язык с Уконом?

Хамбэй, не раздумывая, ответил:

— Такаяма Укон яростный приверженец так называемого христианства. Предоставьте ему возможность проповедовать свою веру людям, и он, вне всякого сомнения, расстанется с Мурасигэ.

— Вот оно как! — воскликнул Хидэёси.

Он был очень благодарен другу за бесценные советы, но почувствовал, что расспросы пора прекращать. Хамбэй, судя по всему, уже устал. Хидэёси встал, собираясь распрощаться.

— Погодите-ка минутку, — сказал Хамбэй и вышел из комнаты на кухню.

Хидэёси только сейчас вспомнил о том, что голоден. Но прежде чем он решил, вернувшись в гостевые покои храма, попросить для себя миску риса, мальчик, прислуживающий Хамбэю, внес в комнату два подноса, на одном из которых стоял кувшинчик сакэ.

— А где же Хамбэй? Уж не почувствовал ли он усталость после долгой беседы?

— Нет, мой господин. Он собственноручно приготовил для вас эти овощи. А сейчас варит рис. И как только все будет готово, сразу же к вам вернется.

— Что такое? Хамбэй для меня стряпает?

— Да, мой господин.

Хидэёси принялся за еду — и слезы вновь навернулись ему на глаза. Вкус овощей жил сейчас, казалось, не только во рту, но растекался по всему телу. И ему подумалось, что вкус этот слишком хорош и изыскан для такого человека, как он. Хотя Хамбэй был вассалом Хидэёси, но именно он открыл ему все тайны древней китайской военной науки. Из каждой беседы с этим мудрым человеком Хидэёси извлекал все новые и новые уроки: о том, как управлять страной в мирное время, о необходимости самодисциплины и о многом-многом другом.

— Не следовало ему делать этого, — произнес Хидэёси.

Отставив миску, он встал и, повергнув в изумление мальчика, прошел на кухню, где Хамбэй варил рис.

— Хамбэй, это уж чересчур. Не лучше ли нам посидеть вместе и еще немного побеседовать?

Он провел Хамбэя в комнату и налил ему сакэ, но тот едва пригубил чашечку. Потом они вдвоем принялись за еду. Князю и его соратнику уже давно не доводилось вместе обедать.

— Извините, но мне пора, — со вздохом сожаления сказал через некоторое время князь. — Вы вернули мне боевой дух, Хамбэй, теперь я готов к бою. А вас очень прошу, следите, пожалуйста, за своим здоровьем.

Когда Хидэёси выехал из храма Нандзэн, день уже клонился к вечеру и небо над столицей было кроваво-красным.

В окрестностях военного лагеря на горе Хираи стояла удивительная тишина. Попади сюда случайный человек, он ни за что не заметил бы, что оказался в зоне боевых действий. В недвижимом воздухе было слышно даже шуршание богомолов в жухлой траве. В западных провинциях чувствовала себя полновластной хозяйкой осень. В последние два-три дня клены на горных вершинах оделись багрянцем, и Хидэёси наслаждался этим изумительным зрелищем.

Хидэёси уединился с Камбэем под сосной на холме — в том же самом месте, откуда они не так давно любовались луной. Наскоро обсудив неотложные дела, собеседники перешли к наиболее волновавшей их теме.

— Итак, вы готовы отправиться к Мурасигэ? — спросил главнокомандующий.

— Я счастлив взять на себя эту миссию. А окажется ли она успешной, знает только Небо, — задумчиво произнес его верный соратник.

— Я очень на вас рассчитываю, Камбэй.

— Сделаю все, что смогу. Так или иначе, моя поездка — это последний шанс уладить спор миром. Если она не увенчается успехом, страшно подумать, что вслед за этим произойдет.

— Не что иное как кровопролитие.

Мужчины, окончив разговор, поднялись. С запада слышались резкие птичьи крики. Повсюду алела осенняя листва. В молчании они спустились с холма и направились к лагерю. Горечь неизбежной разлуки переполняла сердца друзей. В этот мирный осенний день они, казалось, чувствовали ледяное дыхание призрака смерти у себя за спиной.

Шагая по узкой петляющей тропе, Хидэёси внезапно остановился и оглянулся. Мысль о том, что они с другом, возможно, расстаются навсегда, бередила ему душу, и он решил, что тому, наверное, захочется что-нибудь еще сказать на прощанье.

— Камбэй! Вас что-нибудь еще беспокоит? — участливо поинтересовался он.

— Спасибо, ничего, — прозвучало в ответ.

— А нет ли известий из крепости Химэдзи?

— Пока никаких.

— Вы написали отцу?

— Нет. Сами объясните ему при случае смысл моей миссии.

— Хорошо, я это сделаю, — пообещал Хидэёси.

Туман рассеялся, и вражеская крепость Мики отчетливо предстала взору Хидэёси. Дорогу в крепость перекрыли еще летом, поэтому сейчас ее защитники изнемогали от голода и жажды, однако гарнизон — самые доблестные военачальники и воины Харимы — по-прежнему держался стойко, не теряя присутствия духа.

Оказавшийся в осаде враг то и дело устраивал вылазки из крепости, но Хидэёси строго-настрого запретил своим воинам ввязываться в стычки и в особенности, подчиняясь минутному порыву, преследовать отступающего неприятеля. Так же главнокомандующий принял особые меры предусмотрительности, чтобы в крепость не просочились известия об изменении общего положения дел в ходе войны. Ее защитники ни в коем случае не должны были узнать о том, что Араки Мурасигэ поднял мятеж, причем не просто расстроивший ближайшие планы Адзути, но и поставивший под угрозу успех всей западной кампании. И свидетельств тому было немало. Например, Одэра Масамото, князь, владеющий крепостью Готяку, едва прослышав о восстании Мурасигэ, недвусмысленно заявил, что разрывает союз с Нобунагой, и даже рискнул однажды вечером наведаться в лагерь мятежного военачальника.

— Западные провинции нельзя без боя отдавать в руки захватчика, — заявил князь Одэра. — Нам всем нужно воссоединиться с кланом Мори, создать сводную армию и вышвырнуть чужаков из нашего края.

Араки Мурасигэ, надо отдать ему должное, был отчаянным смельчаком, но слыл и не меньшим бахвалом. Достигнув сорокалетия, возраста, который Конфуций называл «свободным от заблуждений юности», то есть периода расцвета зрелости ума и душевной широты, Мурасигэ сохранил бесшабашный азарт молодости. Годы не наградили его ни острым умом, ни даром предвидения, столь необходимыми каждому правителю. Став князем и владельцем крепости, он, как и раньше, был не более чем свирепым воинственным самураем.