Кромешник - О'Санчес

Но деньги – это не все. Любой сиделец, от распоследнего шестерилы до начальника производства, знает, как хлипко его нынешнее благополучие: фук – и нет его. Масса тому причин может быть – болезнь, месть от зависти, конфликт с лягавским начальством, или просто оплошаешь и в непонятное угодишь. В большинстве случаев деньги способны выручить или хотя бы ослабить удар. Но существуют две ямы, из которых обратного билета нет: серьёзное нарушение арестантских законов (работа на кума или кража из тумбочки, например, – одна из них). А вторая, почти брат-близнец первой, – вызвать гнев Ларея-Кромешника. Ларей производством не занимается, в промзону, кроме как по своим, одному ему известным делам не ходит и мастеров не трясёт. Он пахан паханов, зырковых, угловых и прочей высокопоставленной черноты. Те «держат» зону, а он – их. Он хранит и распределяет общак, вершит суд и расправу, он определяет – что кому положено, а что не положено. Он даёт зоне жизнь и закон. Он разбирает конфликты на верхнем уровне в своей зоне и на других, откуда идут ему просьбы разобраться и рассудить важнейшие вопросы; ему не до простого сидельца. Но бывает и по-другому: подсядет в курилку, потреплется с фратами и трудилами, как равный, не заносясь и не через губу. Пристяжь стоит поодаль и в разговор не мешается. Хватит духу – изложи свои претензии. Выслушает, проверит и припечатает решение. С одной стороны – выгодная штука: после его слова в твою пользу – никто даже зуба не ощерит, ни прямо, ни исподтишка. Но и опасно – не раз и не два таких ловкачей-челобитцев за кривду в крематорий отвозили. Нетаки вообще перед ним трепещут – больно строг и крут с ними. «С нетака, с урки – особый спрос» – такая у него поговорка… Не по плечу – бери кайло, ныряй в трудилы.

Гек шёл вдоль первой барачной улицы. В клубе, в каморке художника его ждала учётчица кадров из вольных, безмужняя, молодая ещё баба. Муж её бросил с двумя детьми и отбыл в неизвестном направлении, платили – только чтобы с голоду не поумирали. Куда деваться – приходилось подрабатывать. Ларей платил хорошо, целоваться не лез, не унижал и не развратничал, как иные вольные…

Вслед за Геком плескался обычный хвост из десятка приближённых и телохранителей. Сначала Гек пытался упразднить эту свиту, но потом плюнул и оставил как есть: то срочное сообщение, то наоборот – кого-то из своих послать потребуется, то с промзоны бегут жаловаться, то нужен громоотвод для очередного лягавого…

Сидельцу не к лицу любопытство, но всюду, где идёт Гек, – торчат из слепых барачных оконцев, из дверей бледные пятна – сидельцы таращатся на Самого, обмениваются впечатлениями: куда идёт, на кого смотрит… Шапки ломать перед ним – не положено, однако Соломан Ассириец рвёт казённый картуз с головы, прижимает руку к сердцу и кланяется, стоя в дверях сапожной мастерской. Гек едва заметно кивает и следует дальше – тут не подхалимаж, от души благодарность…

Дело было осенью. Гек шёл по тому же делу и адресу, как вдруг из барака вынырнул человек и бросился Геку наперерез. Поскользнулся на осколке ледышки и шлёпнулся перед Геком. Из барака уже бежали к нему догонщики, из-за спины выскочили нерасторопные дылды-охранники, но упавший, все ещё лёжа на спине, успел сложить руки ковшиком и выкрикнуть: «Справедливости! Рассуди, пахан!» И столько душевной муки и боли стояло в этом крике, что Гек заколебался, а через секунду и вовсе передумал:

– Назад. Не трогать. Ты Хряпа, если не ошибаюсь? Излагай, кто он и почему бежал?

Польщённый до печёнок тем, что его помнит сам Ларей, косноязычный нетак Хряпа с помощью рук и слов-паразитов объяснил, что беглец – новенький, только что прибыл с Иневийской крытки с пятнахой на плечах за изнасилование малолетней девочки. На следствии подписался, а на суде отказался. Сегодня назначен для него разбор с правилкой, как положено.

Гек задумался. Итог правилки заранее известен: «очко за очко»…

– Разбор отложить до вечера, я сам приду. Сразу после отбоя. Присмотрите, чтобы к вахте не намылился. Не более того…

Соломан Ассириец через отца, ветерана войны, пятикратного кавалера солдатского креста, поселился в престижном районе Иневии, где именным указом Господина Президента отцу подарили квартиру. Отец был дряхл и болен, требовался пригляд и уход. Так Соломан поселился у отца. Но однажды под утро полиция обнаружила у ворот соседнего особняка бесчувственное истерзанное тельце семилетней девочки. Особняк принадлежал городскому прокурору. В окрестных домах жили тоже не последние люди в городе, поэтому виноватых искать было непросто и отнюдь не безопасно.

Сроки поджимали, а Соломан подвернулся как нельзя более кстати: две ходки за ним были – мелкая кража и хулиганство. Тот факт, что он всю неделю, включая злополучную ночь, провёл за городом в весёлой компании, следователей не смутил: взяли под арест и стали требовать признания. Но несчастный Соломан оказался крепким орешком: его били и пытали несколько месяцев подряд, прежде чем он сломался и дал необходимые показания. На суде его криков и объяснений никто уже не слушал – пятнадцать лет на жёстком режиме. Дали бы и больше, поскольку девочка умерла, но в районе вновь произошёл подобный случай, в то время как у подследственного Соломана было железное решёточное алиби, которое не мог опровергнуть даже самый изобретательный следователь. Запахло скандалом, поэтому суд, прокурор и казённый адвокат утрамбовали процесс в один день. Так Соломан оказался в Эльдорадо (с приходом Ларея и сама зона поменяла название, «Аргентиной» по привычке её называли только лягавые, а сидельцы старались не ошибаться в названиях, себе дороже).

Гек сидел на табуретке посреди сушилки и внимательно слушал рассказ Соломана. За его спиной стояли двое зырковых – из его и местного барака, а также трое местных угловых. Гек сам задавал вопросы, не препятствовал и остальным. Примерно через час он оглянулся на ребят, как бы испрашивая разрешения – все замерли, – и подвёл итог:

– Мы проверим. Но помни, Соломан, если ты наврал нам – пожалеешь. Это тебе только сейчас кажется, что хуже не бывает кары за предполагаемый проступок… Бывает, уверяю тебя. Некоторое время потом ты будешь жить и горевать, что смерть не приходит так долго. Не передумал?… Хорошо. Выделить ему отдельную шконку и место за столом. И посуду. Но поодаль от «птицефермы», чтобы ни вы, ни он – не зашкварились. Работы не давать, без причин не трамбовать. Расходимся.

Через месяц примерно из Иневии пришёл подробный отчёт. Гек опять пришёл в сушилку, все так же стояли за ним местные авторитеты, только робы на всех были зимние – в мае градусник стабильно показывал около тридцати ниже нуля.

Соломан, бледный как полотно, мял в руках шапку и старался, чтобы не заметно было, как у него трясутся руки. Мутный и едкий пот стекал с низкого лба на нос и щеки, но он не смел утереться и как заворожённый смотрел на Ларея.

– Я уже изложил все парням, посоветовался… «За чужого парится» – так сообщили мне люди, которым я доверяю. Ты невиновен, Соломан…

За спиной забулькало. Гек не глядя протянул руку, подхватил стакан с коньяком, встал.

– Выпей. Отныне ты равен другим. Живи, работай, сиди спокойно… трудилой.