Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917 - Альфред Нокс

Савинков был удивлен тем, что подавляющее большинство в лейбористской партии Англии проголосовали за участие в Стокгольмской конференции. Я заметил, что, возможно, они посчитали это желательным, так как русская делегация будет там в любом случае, а я сообщил им о том, что русское правительство приветствовало идею созыва этой конференции. Он отметил, что сам он лично и, как он думает, многие в правительстве с ним согласны, выступают за созыв конференции по одной-единственной причине: это даст возможность на какое-то время избавиться от ее делегатов.

Я открыто высказался о страданиях офицеров и заявил, что дисциплина должна быть восстановлена, что даже лучший солдат должен смотреть на худшего офицера как на бога. Савинков ответил, что к этому придется идти постепенно. Будет назначен комиссар в Ставку (Филоненко), по одному комиссару – на каждый из фронтов и по три их помощника – в каждую армию.

К сожалению, недостатком Савинкова является нехватка опыта. Говоря о минусах русских офицеров, он заявил: «Офицерам часто не хватает такта в обращении с солдатами. Я узнал о факте, когда один из полков отказался идти в окопы, но немедленно отправился туда, когда сменили их командира». Этот полк, конечно, был безнадежно развращен командованием, которое постоянно уступало требованием его солдат-бунтовщиков. И не важно, оказался он в конце концов в окопах или нет, потому что в любом случае он не станет воевать.

Разумеется, бедные русские офицеры часто демонстрируют полное отсутствие характера, что плачевно. П. вчера был очень осторожен в своих высказываниях относительно царящего в армии развала, пока с нами в комнате присутствовал некий доброволец первого года службы. Когда тот вышел, мой собеседник так быстро сменил тон, что не мог не спросить, кто был с нами в помещении, и узнал, что это был один из членов Совета!

Пятница, 17 августа 1917 г.

Надеюсь выехать завтра.

Вчера вечером ужинал с Терещенко, где встречался с Керенским, Савинковым, Корниловым и моим французским коллегой Лаверном.

Керенский выглядел уставшим и нервным. Я сказал ему что-то о чрезмерных нагрузках на работе, на что он вздохнул и заговорил о каких-то «постоянных конфликтах». Когда он вышел из здания и на автомобиле отправился улаживать какой-то очередной «конфликт», я обратил внимание, что бездельничавшие на тротуаре напротив обленившиеся солдаты даже не обеспокоились тем, чтобы встать и приветствовать его.

В полночь я выехал на автомобиле, чтобы побеседовать с Корниловым, но мне не удалось получить от него почти никакой информации. Он говорил об амбициозных планах введения военного положения на железных дорогах и в промышленности, но, похоже, не хотел замечать, что до сих пор так ничего и не делается[69].

Виделся с бедным маленьким Диаманди. Для того чтобы спасти последний клочок румынской территории, он намерен убедить русских отправить свои лучшие войска в Румынию и одновременно обратиться к союзникам с просьбой об активных наступательных действиях. По его словам, румыны ненавидят русских, которые, говоря словами Милюкова, предали их дважды, сначала втянув в эту войну, а потом, когда это произошло, отказавшись сражаться.

Прощаясь, я сказал, что надеюсь увидеть его по возвращении. Он ответил: «Могу только надеяться, что к тому времени я не буду представлять страну, которая прекратила свое существование».

Я прибыл в Лондон утром 30 августа и на следующий день доложил о прибытии руководителям военной разведки и оперативного отдела. Но так получилось, что я предстал перед Военным кабинетом лишь неделю спустя, в пятницу 7 сентября.

Когда меня попросили обрисовать положение в России, я ответил, что существует большая опасность, что эта страна пойдет на сепаратный мир с противником, и настоял, чтобы была составлена и отправлена русскому правительству совместная нота стран-союзниц, где выражалось бы понимание сложившихся в России трудностей, но одновременно указывалось бы, что события, произошедшие в этой стране после революции, не только продлили войну, по крайней мере еще на 12 месяцев. Они сделали возможность победы Германии вполне реальной. А если это произойдет, то во всем мире будет остановлено развитие демократии еще на целое поколение. Я попросил, чтобы в послании упомянули имя генерала Корнилова, чтобы Керенского тактично попросили предоставить генералу свободу действий для восстановления в армии дисциплины.

Премьер-министра и лорда Керзона на встрече не было. Пока мое предложение обсуждалось, вошел личный секретарь премьер-министра и объявил, что лорд Керзон выступил в Биркенхеде с речью о положении в России. Он предложил отложить вопрос о ноте до того, как будет получен текст этой речи.

В субботу 8-го числа, зловещий для России день, Военный кабинет не собирался. В понедельник 10-го, прибыв к полудню в здание на Даунинг-стрит, 10, я обнаружил телеграфное послание для прессы, где говорилось о ссоре между Керенским и Корниловым. Было слишком поздно. В конце концов, отправка ноты была просто рискованной игрой, но во время войны всегда лучше делать хоть что-то, чем предоставить событиям идти своим чередом. Было более чем понятно, что, находись Россия в союзе с Германией, немцы никогда не позволили бы зайти своему союзнику так далеко до состояния нынешнего хаоса.

12-го я попросил отправить телеграмму в адрес Керенского, в которой ему предложили бы в интересах союзников прийти к согласию с Корниловым. В Дублине 14-го я прочитал о провале последнего и попросил срочного вмешательства на дипломатическом уровне в пользу этого генерала, который сражался за дело союзников.

Но все уже было слишком поздно.

До этого момента Военный кабинет предоставлял России все, о чем она просила, даже жертвуя нашими собственными интересами. Он же поддерживал Керенского как единственного человека, стоявшего между нами и катастрофой интересов союзников на Восточном театре. Теперь позиция становилась все более жесткой, и наше правительство не было более готово приносить в жертву собственные интересы. Я предложил потребовать от Керенского взвешенного заявления о том, будет ли русская армия выполнять свою роль во время весенней кампании будущего года. Политик, к которому я обратился с этим предложением, ответил: «Все это не имеет ни малейшего смысла, потому что с приходом весны Керенский уже не будет премьер-министром». Далее он заявил, что конференция стран-союзниц, на которой должны были пересматриваться условия заключения мира, не состоится, так как любой русский министр, которого направят участвовать в ней, «будет вышиблен» со своего поста еще до того, как вернется в Россию. В голосе моего собеседника зазвучали нотки горечи, когда он заговорил о попугайских выкриках «без аннексий и контрибуций»: «Когда русские бегут, подобно молниям, бросая свои собственные территории, им хватает наглости просить нас освободить территории, при завоевании которых мы потеряли сотни тысяч жизней!»