Шолохов - Валентин Осипов

А теперь изложу суть дела… (пять страниц. — В. О.) Не откажите в просьбе разобраться и напечатать на всю страну, чтобы знали, что нельзя позволять гробить завод и издеваться над тем, кто хочет лучше работать».

Надо ли сопровождать эти послания какими-либо послесловиями-комментариями про великодушное доверие совсем разных людей к писателю?

Предсмертная жизнь Михаила Шолохова… Он никого из посторонних не впустил в нее. Не писал писем с предчувствиями. Не созывал друзей-соратников, чтобы высказать напутствие. Нельзя было и представить, что пригласит журналиста для интервью.

Так уж получилось, что пока не воссоздать полной картины последних лет жизни, которые отпустила Шолохову судьба. Лишь некая мозаика.

1980 год. ЦК решил отметить 75-летие Шолохова присвоением ему второго звания Героя Социалистического Труда.

У него спросили, когда исполняли протокольную обязанность — устанавливали в станице бюст дважды героя: «Какие цветы лучше посадить у подножия?» Ответил с лукавой усмешечкой: «Полынь!»

Он пожелал увидеть в день своего рождения гостей.

— Сколько приглашать?

— Не больше того, сколько усядется в нашей столовой…

И мне выпала честь быть приглашенным в Вёшки.

Сам юбиляр по сильной слабости от недавней болезни в станичный Дворец культуры прийти не смог. Но не остался в одиночестве. Все его личные гости были предупреждены, что после официальных торжеств надо пожаловать на обед. Большим оказалось застолье: и домашние — Мария Петровна, все дочери и сыновья с семьями, и гости — соратники из писателей, партийных работников, дочь тогдашнего председателя правительства А. Н. Косыгина, еще близкие ему люди.

…Московский поэт Егор Исаев, когда пришло ему время для поздравления, в подарок юбиляру стал читать отрывок из своей поэмы «Суд памяти». Читал мастерски, по обыкновению проникновенно, захватывающе, звучно вкладывая каждый слог своего чтения в чувства.

Вдруг вижу — сопереживающие поэту глаза Шолохова начинают увлажняться. Ему от этого на многолюдье, как догадываюсь, становится неловко. Он пытается унять наворачивающиеся слезы и хватается за сигарету. Но, как понимаю, растроганное состояние не утишивается…

Те, кто сидел с ним рядом, тоже уловили эту нарастающую напряженность — она могла стать опасной для еще не оправившегося от болезни старого человека. За его спиной знаками они дают понять Исаеву, чтобы перестал читать.

Поэт мгновенно уловил, что нужна разрядка, и, найдя первую возможность, оборвал чтение. Тут же поднимается донской писатель Виталий Александрович Закруткин. И оба, едва успев перешепнуться, заводят на два голоса песню — старинную песню донских казаков. Знать, не впервой пели. Слаженно выводили, особенно когда дошли до слов о Доне-батюшке:

Мне и теперь, спустя много лет, все никак не сыскать выражений, чтобы точно описать, как слушал он песню — умиротворенно, что ли? Одно скажу: всем было видно, что оттаивал под ее звуки.

Когда спели, в тишине прозвучало, вконец разряжая напряженность, благодарствие, по-шолоховски неожиданное:

— Песельникам чарку!

Произнес это, настраивая на усмешливость, таким тоном, будто атаман перед строем казачьего воинства ухарски выкликнул команду. Вот только улыбнулся не по-командирски — по-шолоховски.

Жизнь шла своим чередом.

…1981-й. Лето. Принял гостей из тех казахстанских мест, где много раз гостевал с Марией Петровной.

Осень. Встречался с объединенной делегацией Клубов школьных следопытов из Курска, Белгорода и Куйбышева.

…1982-й. Москва. Журнал «Новый мир» напомнил о 50-летии «Поднятой целины» восторженным обращением к читателям. В станице и книголюбы, и райкомовцы с теми же чувствами наведались к Шолохову. Рассказывал им о том, как задумывал роман и писал его.

3 июля 1983 года я со своим товарищем по издательскому «цеху» Валерием Ганичевым приехал в Вёшенскую. То было последнее для Шолохова лето. Приехали за двумя статьями, которые я заказал раньше, по телефону. Получилось, что это было последнее прикосновение шолоховского пера к бумаге.

Уже при первом взгляде на Шолохова улавливалось, как ему непомерно тяжко от своей смертной болезни — рак горла! Тело стало немощным, истерзанным. Да и преклонный возраст — 78-й год пошел с мая — тоже сказывался. Но могучий ум не сдавался.

Два дня мы провели в Вёшках. Писатель поражал незамутненностью памяти, жадным любопытством ко всему, что происходило за стенами дома, строгостью безошибочных суждений и оценок, прежним своим образным словом, хотя — что скрывать — была заметна замедленность жестов и речи.

Когда вошли, сразу спросил: «Ну, что нового в Москве?» Видимо, начинал догадываться, что быть переменам в стране. Я давно почувствовал, что и он тоже устал от засилья в Кремле тщеславных стариков. Колко, с сарказмом отзывался о них.

Чаепитие — с тортом от Марии Петровны и с рюмочкой французского коньяка от хозяина. Вручил мне две статьи — исполнил заказ и моего издательства, и моего болгарского собрата из софийского издательства «Народная культура».

Перед тем как передать их, внимательно перечитал. Где-то останавливал взгляд надолго, чуть ли не насупленно, но в основном читал быстро, порой похмыкивал — не то одобрительно, не то как бы с укором.

«Читателям библиотеки „Родные нивы“» — это его вступительная статья к готовящемуся шеститомнику лучших повестей, рассказов и поэзии дореволюционных и советских творцов о крестьянстве. Последняя строка все не уходит из памяти: «Поклон вам низкий, люди земли, люди сельского труда!» Выходит, попрощался.

«Обращение к болгарским читателям» — вступительная статья для своего же собрания сочинений на болгарском. В ней напутствие, что стало, убежден, истинно духовным завещанием. Но писал его, как чувствую, не только для иностранцев. Начал так: «Есть еще охотники разрушить связь времен. Забыть о светлых традициях в жизни народа…» Продолжил: «Давайте порассуждаем вместе — прошлое, настоящее и будущее совсем не взаимоисключающие друг друга или обособленные измерения жизни человека и человечества. Только их тесная взаимосвязь ради служения Родине, ради осуществления истинных народных чаяний, то есть и ради будущего, делает талантливое литературное произведение актуальным независимо от того, когда оно создано — пятьдесят, сто или, скажем, двести и более лет назад…»