Сталин и Гитлер - Ричард Овери

Эти различия помогают объяснить, почему Гитлеризм было значительно трудней экспортировать в Восточную Европу, чем Сталинизм. Несмотря на то, что германские войска первоначально были встречены как освободители и на востоке, где в областях, только недавно ставших частью Советского Союза, люди вышли на демонстрации, неся в руках огромное количество плакатов и икон с изображением образа Гитлера, суровое обращение с местными националистами, конфискация хлеба, захват работников, и беспрестанное насилие со стороны оккупантов против мирного населения привели к отчуждению многих потенциальных сторонников, готовых к политическому сотрудничеству. Германские власти почти не предпринимали усилий для того, чтобы показать, что захваченные ими области не были немецкими колониями, форпостами новой Германской расовой империи. Когда Красная Армия вновь заняла оккупированные территории, ее солдат не всегда встречали как освободителей, особенно в тех областях, которые были взяты под советский контроль перед 1941 годом. Но в общем, советские власти могли позиционировать себя как инструмент освобождения, и представить советское присутствие как нечто отличное от германского правления. По окончании войны советские власти установили номинально независимые государства восточной Европы, в которых доминировали местные коммунистические партии, преданные сталинистской модели стремительного роста тяжелой промышленности, общинной формы собственности и одного единственного политического движения. При всех трудностях, характерных для Сталинской системы, культурный авторитаризм, политические преследования и разрушение социальных классов казались совершенно неприемлемыми для революционного государства, «народные демократии» были не колониями, а суверенными государствами. Советская пропаганда придавала большое значение этим различиям. Хотя восточноевропейские страны, возможно, предпочитали полную независимость, условия их существования при Советском доминировании были явно отличными от условий их существования при Третьем рейхе.

Гитлер постепенно пришел к пониманию того, что война была проиграна в течение 1944 и начала 1945 годов. Чем потворствовать своим угрызениям совести он принял логику расового конфликта, которая оставалась центральной для его мировоззрения. Его дарвинистский взгляд на международные дела допускал, что немцы одержат победу, потому что они были по свое природе более достойны этого.

Но он смотрел на саму битву как на естественное условие: «Тот, кто хочет жить, должен воевать, – писал он в 1944 году, – и если кто-то не желает принять вечную борьбу этого мира, тот не достоин жизни»168. Если это означает поражение, говорил он в ходе одного из вечерних монологов, «тогда, я тоже холоден, как лед: если германский народ не готов вступить в борьбу за свое выживание, пусть будет так: тогда он должен исчезнуть!»169. Оставаясь верным себе до самого конца, в одном из своих последних записанных разговоров в феврале 1945 года Гитлер вернулся к идее борьбы с мировым еврейством: «это будет означать, что мы потерпели поражение от евреев»170. В марте 1945 года он отдал приказ приступить к политике «выжженной земли», чтобы не дать возможность одержавшим победу врагам воспользоваться плодами своей победы. Однако эта директива была почти всеми проигнорирована. Со взятием Берлина советскими войсками в мае 1945 года диктатура Гитлера подошла к своему концу.

Победа 1945 года обеспечила гарантию сохранения Советской системы и личной власти Сталина. Сталин вышел из войны с укрепившимся культом своей личности и личной властью, ставшей непререкаемой. Советская система была пронизана народным милитаризмом. Один британский журналист, посетивший Советский Союз в 1945 году, был поражен той степенью, до которой все советское общество было сфокусировано на военных вопросах, военной подготовке и военном обучении. Он обнаружил, что школьники 7-14 лет должны были пройти через 916 часов в год военной подготовки или военного инструктажа. Юных девочек обучали азбуке Морзе и технике радиопередач; мальчики тринадцати лет были уже знакомы с винтовкой или пулеметом. Стандартный школьный песенник включал 26 песен. Первой была «Песня о Сталине», вторая – «Песня о счастье», о достижениях Советского Союза. Другие 24 песни были военными песнями, начиная от «Марша танкистов», «Песни о партизанах», «Песни о фронте», до «Мне тринадцать лет (скоро я пойду на призывной пункт)»171. Победа позволила встроить боевую готовность в саму систему, и к моменту смерти Сталина в 1953 году Советский Союз был самым мощно вооруженным государством в мире. Ежегодное празднование Дня победы 9 мая воспринималось как самое серьезное событие в партийном календаре. Победа обеспечила системе новое основание для мифа, более мощное и более непосредственное, чем воспоминания о революции, которые для тех, кому было меньше сорока пяти лет, уже казались событиями туманной юности. Что не было исполнено в отношении Советского народа, так это неявное обещание того, что государство ослабит бдительное око, надзиравшее за советским обществом после окончания войны. Уже в преддверии окончательного поражения Германии режим вновь наложил сеть надзора служб безопасности на население и усилил партийный контроль над обществом. В 1946 году был усилен контроль над культурой, и любые намеки на космополитизм или либерализацию военного периода подавлялись. Система без особых усилий двигалась от конфронтации с Гитлером к конфронтации с Америкой и британским империализмом в «холодной войне». Враг вновь «замаскировался», внедрившись в партийные ряды в качестве фашистских шпионов перед 1939 годом. В январе 1953 года «Известия» предупредили читателей, что «шпионы и саботажники, посланные к нам секретными империалистическими службами…. действуют «тайком» и потребовали такой же суровой бдительности, которая существовала в отношении врагов народа в 1930-х годах172. Война оставалась в сознании Советского народа тотальной войной между двумя непримиримыми системами. Сталинская диктатура была обременена центральной метафорой борьбы столь же неумолимо, как и Гитлеровская, и продолжала оставаться таковой, стремясь восстановить страну после страшных разрушений, вызванных тремя годами чудовищного насилия, и пытаясь возродить общество, излечивающееся от боли травматических потерь, невиданных по размаху в современной истории.

12 августа 1941 года Центральный Комитет Всесоюзной коммунистической партии опубликовала резолюцию № 2060-935С, которая предписывала силам безопасности депортировать все население Волжской немецкой автономной республики в места их нового размещения в центральной Азии и Сибири. Причины приказа были во многом фантастическими. Нападение Германии, совершившееся два месяца назад, спровоцировало в Москве широко распространившиеся страхи перед пятой колонной симпатизирующих фашистам и жаждующих оказывать помощь наступающей армии захватчиков. В Советском Союзе проживали почти полтора миллиона иммигрантов немецкого происхождения. Они стали главной мишенью режима, даже учитывая то, что НКВД откопал до это всего 12 предполагаемых случаев шпионажа и саботажа среди всего немецкого населения. В августе НКВД сбросил парашютистов, одетых в немецкую форму, в населенные немцами районы нижнего Поволжья, для того, чтобы проверить лояльность деревенских жителей. Там, где их встретили с радушием, были ликвидированы целые деревни. Сталина известили о том, что все немцы находятся под подозрением, не только те, кто мог бы действовать как «саботажник и диверсант» (слова резолюции), но и все остальное население, мужчины, женщины и дети, поскольку они не раскрыли с самого начала случаи саботажа3.