Паренек из Уайтчепела - Евгения Бергер

меня тоже, – она одарила Джека улыбкой. – Знаю, не все меня понимают, но этот кроха, – любовный взгляд на животное, – все равно мне что сын.

– Скорее любовник, – вскинула бровь Агостина де Лука. – Вот расскажу обо всем Джулиано, посмотрим, что он тогда скажет!

– Джулиано любит Пеппино, – парировала сестра, – не то что некоторые другие! – И они с сестрой встретились взглядами.

Перепалки между обоими, должно быть, были не внове, так как Фальконе с улыбкой сказал:

– В конце концов, вы приехали познакомиться с моим внуком или беседовать о Пеппино? Что подумает о вас Джино? – попенял им старик и обнял Джека за плечи. – Мой внук, сеньориты, Джино Фальконе, прошу любить и жаловать.

Бьянка де Лука наконец опустила Пеппино снова на землю и, стиснув Джека в объятиях, крепко расцеловала.

– Прости, дорогой, эта дорожная тряска всегда что-то делает с головой, – она взмахнула руками, изображая разброд в голове. – После тряски в карете я всегда сама не своя... как и бедняжка Пеппино.

– Не начинай о нём снова, – проворчала Агостина де Лука, тоже стискивая Джека в объятиях. – Ты совсем юный и славный, – одарила она его комплиментом. – Ни дать ни взять ангелочек с церковных гравюр. Настоящий Фальконе! Дядя так счастлив твоему появлению... и мы тоже, конечно.

– И я тоже счастлив быть здесь, – с трудом выдавил Джек.

Сейчас, в непосредственной близости, он рассмотрел морщинки у глаз обеих сестер. Подвижные, шумные, они представлялись моложе, чем были: старшей скорее всего было порядком за сорок, младшей чуть меньше того. В любом случае, они вели себя словно избалованные девчонки, а не взрослые женщины, и Джек, наблюдая за обоими со стороны, не мог не дивиться данному обстоятельству.

– Джулиано подъедет к самому ужину, – сообщила Фальконе старшая из сестер. И состроила покаянное личико: – Дядечка, ты ведь не против, что я его позвала? Пеппино его обожает и чувствует себя хуже, когда он не рядом.

– Так ты позвала его ради Пеппино? – насмешливо осведомился старик.

Женщина шумно вздохнула, изображая смущение:

– Джулиано такой славный мальчик, что мы с Пеппино... слегка без ума от него, – призналась она. – К тому же он просто волшебно играет на скрипке и сможет скрасить наш вечер приятной музыкой. Ну, скажи, что ты не против? – взмолилась она, и Фальконе кивнул.

– Чем больше молодых лиц, тем моложе я сам себя ощущаю, – произнес он, глянув на Джека. – Поглядим на этого Джулиано: так ли он в самом деле хорош, как ты о нём говоришь.

– Он прекрасен, – шепнула Бьянка де Лука, чмокая за неимением лучшего претендента на поцелуй мопса в его чёрную мордочку.

Молча шагавшая рядом сестра снова закатила глаза и, заметив, что Джек это видел, пожала плечами: мол, это невыносимо, вскоре ты сам это поймешь.

И когда к ужину прибыл Джулиано Камберини, молодой музыкант двадцати пяти лет, обаятельный, симпатичный, одаривающий Бьянку де Луку страстными взглядами и не менее страстными прикосновениями, Джек и сам был готов закатывать, как Агостина, глаза. Эти двое сюсюкались над Пеппино, как молодые родители над младенцем, чесали его плотное брюшко, кормили бисквитным печеньем и прижимали к себе толстую тушку. Тот то ли млел, то ли закатывал обморочные глаза, но все-таки находил в себе силы лизнуть то одного, то другую в их щеки, носы и руки, находившиеся в непосредственной близости от его языка. Смотреть на это было смешно и нелепо, но остальные, казалось, относились к происходящему благосклонно, не видя в таком поведении ничего за рамки вон выходящего. Джек же попытался представить нечто подобное в Англии – и не смог. Не хватило воображения.

После ужина, на котором присутствовала и мисс Ридли, в саду устроили чаепитие с игрой в карты и скрипкой. На скрипке играл сеньор Камберини... Каким бы невежественным Джек ни был в отношении музыки, даже его пробрали до мурашек грустные переливы, раздававшиеся над садом. Казалось, скрипка рыдала, рассказывая о чем-то своем, неизбывном, и душа отзывалась восторгом, то радостным, то печальным... Джек ощутил свое острое одиночество, тяжесть задачи, возложенной на него, нежелание предавать старого графа, так поверившего в него, и разлуку с Амандой. Все эмоции разом всколыхнулись в нем, поднимаясь наружу...

И он с трудом мог ответить, когда неожиданно оказавшаяся рядом компаньонка Фальконе сказала вдруг:

– Удивительная игра, вы не находите? Словно в самые темные части души вонзают иглу и проворачивают до боли. Хочется разрыдаться... И покаяться в самых постыдных грехах.

Джек сглотнул комок в горле, пытаясь взять себя в руки.

– А вам есть, в чем каяться, мэм? – хриплым, несвоим голосом спросил он.

– А вам? – ответила собеседница. – В чем могли бы покаяться вы... сеньор Джино? – И так пристально на него посмотрела, так проницательно, зорко, что Джеку показалось кощунством солгать. Будто она уже знала всю правду, читая его как открытую книгу...

Он произнес:

– В Лондоне я имел честь водить дружбу с вашим однофамильцем: мистером Энтони Ридли, инспектором местной полиции. Вам такой не знаком? – Джек глянул на женщину, но продолжил, не дожидаясь ответа: – Он рассказал мне однажды о женщине, некой Розалин Харпер, своей бывшей невесте, которая, будучи заподозренной в преступлении (и довольно ужасном) предпочла тайно покинуть Англию и жениха. С тех пор, как мне видится, он её не забыл и желал бы снова увидеть... хотя бы для разговора. Эта женщина сделала ему больно! – заключил он, одарив компаньонку, бледную, со вскинутым вверх подбородком, понимающим взглядом.

– К чему вы говорите мне это? – спросила она. – Полагаете, мне подобное интересно?

Джек ясно видел и понимал, что мисс Ридли, или вернее, мисс Харпер (а он теперь в этом нисколько не сомневался) напрасно храбрится, пытаясь казаться сильнее, чем есть. Что ни бледность лица, ни сплетенные на тафте синей юбки тревожные пальцы, ни затаенный огонь внутри темных глаз не способны скрыть правды, как сильно бы они ни пыталась... Обстоятельства, сколь бы странными они ни казались и ни были, удивительным образом свели Джека и эту женщину вместе, в одном доме, и отмахнуться от этого всё равно бы не вышло.

– Я лишь хотел вам напомнить: мы, люди, не всегда властны над обстоятельствами и подчас вынуждены им подчиняться. Полагаю, вы, как никто другой,