Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

пополняли запасы и тайники в пригородных лесополосах. Потерпев месяц-другой, предки посадили сына под домашний арест, а потом и вовсе отправили лечиться под строгим надзором врачей. Но в 2010 году он скрылся от опеки родных, набрал долгов и бежал через Белоруссию в Германию, где следы его затерялись. Больше Владимир о Пете не слышал. Видимо, в благополучной Европе его друг продолжил «выживать» на пособие по безработице.

Из-за таких альтернативно одаренных личностей большинство и считало выживальщиков как минимум фантазерами. А на самом деле они составляли ничтожный процент, в основном же сурвайверы были адекватнее среднего человека, который не планирует жизнь дальше, чем на месяц.

Интересы сурвайверов не ограничивались тем, что будет «после». Будучи людьми с хорошими мозгами и незамыленным взглядом на жизнь, они имели четкую политическую позицию «до». Они стояли за сильную власть в той или иной форме. В Америке это означало правоконсервативные взгляды, в России — сталинизм, реже — чистый национализм или монархизм, а иногда и то и другое одновременно. Кого было не найти среди сурвайверов, так это поклонников Сахарова, Солженицына и Human Rights Watch.

Если формулу сурвайверства принять как пессимизм, помноженный на индивидуализм, становится понятно, почему нигде не было столько сурвайверов, как в Америке. В России явление могло зародиться только в лихие девяностые, а обрести силу в конце первой декады двадцать первого века, когда бурный поток нефтедолларов превратился в тонкий ручеек и впереди замаячил призрак Величайшей депрессии. Впрочем, отдельные личности прозрели раньше.

Ясно, что в СССР, где пораженческие настроения не приветствовались, никакого «выживательства» быть не могло. Да и чувство общности — от подъезда до всего народа — мешало появлению этой идеи.

Но русский и западный сурвайвализм были похожи, несмотря на мелкие отличия. Оба росли из одного корня — чувства беспомощности перед маячащей на горизонте катастрофой. Русский сурвайвер-сталинист и американский сурвайвер-консерватор, оказавшись за одним столом, обнаружили бы, что их позиции совпадают по девяти из десяти вопросов.

Общей была даже методология. Русское сурвайверство в начале двадцать первого века самостоятельно дошло до тех же идей и принципов, которые западное открыло еще в шестидесятые-семидесятые годы двадцатого. Идеи «нычки», «гнезда», «тревожного» рюкзака, запаса товаров для обмена, тактика исхода из города и защиты от налетчиков-мародеров, принципы выбора оружия и овладения необходимыми для автономного существования навыками были открыты русскими теоретиками вовсе не по западным учебникам.

* * *

После брифинга группа направилась в оружейную комнату. Здесь, в капитальной пристройке, где раньше хранился спортинвентарь, теперь располагалась епархия Артура Малахова, который был привязан к своим железным питомцам не меньше, чем какие-нибудь Куклачев или Дуров к зверюшкам.

Тут на полках и стеллажах хранился в идеальном состоянии их арсенал: шесть одноствольных и три двуствольных охотничьих ружья, одиннадцать помповиков, пять полуавтоматических гладкоствольных ружей, шесть нарезных самозарядных карабинов. Плюс четырнадцать штук ИЖ-71, ослабленной версии пистолета Макарова под патрон 9х18 мм, разработанной для охранных структур.

Часть этого оружия была общей, а часть — личной. Первая была взята из богдановского магазина и по документам хранилась под замком в подсобных помещениях. Личное каждый покупал для себя. Согласно уговору, нужно было хранить для себя одну единицу здесь и одну дома: мало ли где застанет беда?

На круг у них вышло сорок пять единиц зарегистрированного оружия, считая короткостволы, и шесть тысяч восемьсот патронов всех типов. Здесь же лежали целые горы несмертельных травматических пистолетов типа «макарыча». Все они после небольшой расточки ствола превращались в боевые. Дрянь, конечно, но на обмен пойдет.

Для будущей торговли были закуплены запасы компонентов для снаряжения гладкоствольных патронов и прессы. Пока порох, пули и гильзы стоили копейки, но после крушения цивилизации те, кто владеет ими, станут монополистами.

На турбазе имелось даже четыре многозарядных спортивных арбалета. И хотя на близкой дистанции человека из них было убить — раз плюнуть, Богданов держал их лишь как экзотику. Ему слабо верилось, что настанут времена, когда огнестрельное оружие сменят луки, копья и самострелы.

В лязге и щелканье смертоносных железяк, которые умелые руки снаряжают для использования в бою, ухо профессионала слышало музыку. Было что-то по-фрейдистски сакральное в том, как тупоносые короткие патроны к «Макарову» входят в новенькую обойму с неразработанной пружиной. У винтовок, которые установка оптического или коллиматорного прицела из ружья «на зверя» превращала в боевое оружие, была своя хищная красота, которая, впрочем, уступала брутальному обаянию «Калашникова». При желании про это можно написать хоть пятьдесят, хоть сто страниц… которые нормальный читатель пролистнет, зевая, и перейдет к тем, где описан непосредственно отстрел врагов.

Но не только это Клуб мог противопоставить врагам. Кроме легального существовал еще и нелегальный склад. Кроме старшего в секрет были посвящены только замок и оружейник. А для остальных стало сюрпризом, когда из замаскированного тайника, укрытого в густом березняке в ста метрах к югу от штаба, были извлечены восемнадцать «Макаровых», четыре «стечкина», три старых, но надежных АК-74 с деревянным прикладом и РПК. Богданову было приятно наблюдать изумление на лицах подопечных, когда те увидели разложенные на столе скользкие и блестящие от смазки стволы.

Оружие пролежало в земле два года, но находилось в отличном состоянии, поскольку хранилось по всем правилам партизанской науки. Каждый год ему устраивался профилактический осмотр: стволы разбирали, перебирали, чистили и смазывали, и каждая единица поддерживалась в готовности на случай часа «Ч». Все стволы были пристреляны и подготовлены к бою.

Огромных трудов и немалых средств стоило Богданову собрать эту коллекцию. А уж про риск и говорить нечего… по новому Уголовному кодексу он отправился бы за решетку по статье 222 не меньше чем на семь лет. Но он ставил на кон только свои жизнь и свободу. Остальные ничего не знали.

Каждый экспонат имел богатую биографию. Изъятые одними бандитами у других, которые продали их третьим, у которых те забрали четвертые, стволы участвовали в бесконечном круговороте и на некоторых витках оставляли за собой трупы.

Владимир не задумывался о том, какими путями это оружие стекалось в Новосибирск, через руки каких выродков прошло, в каких «делах» поучаствовало. Для него это были просто полезные инструменты.

Был у него проверенный поставщик, с которым они сотрудничали на условиях полной анонимности. Поставщик работал в органах внутренних дел. С ментами оказалось гораздо проще договориться, чем с их антагонистами из мира криминала или с прапорщиками городских воинских частей. Кроме того, со стражами порядка было спокойней иметь дело, а ассортимент был ненамного хуже. В обмен на мизерную компенсацию сознательные граждане время от времени приносили