Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

У Сальваторе изменилось расписание. До раннего вечера он чистил ботинки с Паоло, а потом брал Анджело и шел встречать Анну.

Фабрика «Трайангл» находилась на мощеной улице сразу к востоку от Вашингтон-сквер-парка, где начиналась Пятая авеню. В парке на гранитном постаменте возвышалась красивая статуя Гарибальди. Северянин, нужно признать, но хотя бы итальянец. Находясь в изгнании, великий герой короткое время даже жил на Стейтен-Айленде, и Сальваторе был горд тем, что Гарибальди почтили памятником в городском центре. Каждый вечер они с Анджело ждали здесь Анну. Иногда ее задерживали допоздна, и он, если она не появлялась, отводил Анджело домой. Но обычно она приходила, и они шли втроем, останавливаясь купить мороженого или печенья.

Анна была довольна. «Швейная компания „Трайангл“» занимала верхние три из десяти этажей большого квадратного здания. Фабрика специализировалась на пошиве длинных юбок и белых приталенных блузок в стиле «девушек Гибсона»[60], которые считались модными в трудовой женской среде. Бо́льшая часть работы выполнялась за длинными столами с рядами швейных машин, приводившихся в действие общим электромотором. Это было намного эффективнее педальной машины, которой пользовалась мать. Среди работников было много мужчин, некоторые работали в бригадах под началом субподрядчика, но и девушек хватало с избытком. Большинство были еврейками, а треть, возможно, находилась в том или ином родстве с хозяевами – мистером Бланком и мистером Харрисом, но попадались и итальянки. Все они жаловались на скудную плату и длинный рабочий день.

– Но там хотя бы хватает воздуха и света, – говорила Анна, – а девчонки приветливые.

Сальваторе догадывался, что она была еще и рада вырваться из дому.

Другим последствием нового расписания стало сближение Сальваторе с братишкой.

Анджело так и остался фантазером. Он учился с переменным успехом, но любил рисовать. Ходил с карандашиком в кармане, используя каждый клочок бумаги, какой попадался под руку. Отправляясь встречать Анну, они с Сальваторе часто меняли маршрут. Анджело почти всегда находил что-нибудь занятное и зарисовывал увиденное, пока Сальваторе не оттаскивал его прочь. То приметит красивый узор над парадным входом, то глянет вверх и увлечется антаблементом и карнизами высотного офисного здания. Домашние в грош не ставили его старания – кроме дяди Луиджи.

– Конечно, ему нравится резьба! – заявил тот. – А кто, по-вашему, ее сделал? Итальянские каменщики! По всему городу. Посмотрите на американские дома – это же копии древнеримских. А теперь они строят высотные здания, огромные клетки из стали, но одевают их в кирпич и камень, а поверху пускают романские карнизы, чтобы было похоже на итальянские palazzi. Нью-Йорк превращается в итальянский город! – пылко воскликнул он. – Наш юный Анджело станет великим архитектором, уважаемым человеком. Вот почему он рисует!

Это честолюбивое пророчество было настолько несбыточным, что его оставили без внимания. Но отец проворчал:

– Может, каменщиком и станет.

Что касалось Анджело, то он продолжал грезить. Однажды Анна призналась Сальваторе:

– Нам придется нянчиться с ним всю жизнь.

Анна проработала на фабрике «Трайангл» год, не зная горя.

Первый день 1910 года пришелся на субботу. В Нью-Йорке шел слабый снег. Но в воскресенье утром, когда Роуз Мастер села в «роллс-ройс» и поехала в центр, небо было безоблачным.

До ланча со старой Хетти оставался целый час, однако она выехала заранее, желая убедиться, что все готово. Садясь в машину, она сказала шоферу, что по пути возьмет пассажиров. Едва они тронулись, она назвала ему адрес. Тут удивленный шофер глянул в зеркало и спросил, нет ли какой ошибки.

– Ни малейшей, – сказала она. – Поезжайте.

Схватка со старой Хетти Мастер была последним, чего хотелось Роуз, последним, о чем она вообще могла помыслить как о мере вынужденной. Она поговорила об этом с Уильямом. Спросила: «Разве я не права?» – «Права, – ответил он, – но ты ее не остановишь». Роуз попыталась вразумить его бабку, деликатно объяснив, почему этот ланч не самая удачная идея, но Хетти уперлась рогом. А слухи, увы, уже разошлись. Имя Хетти звучало всюду, и Роуз не без оснований боялась, что оно угодит в газеты. Нужно было что-то предпринимать.

И Роуз составила план. Она решила действовать тонко и окольным путем, даже прибегла к помощи знакомого журналиста, на которого могла положиться, – пусть его статья принесет желаемый результат. Если повезет, все дело можно обернуть к какой-нибудь пользе, не сильно задев лично Хетти. Но чем бы оно ни кончилось, Роуз твердо решила одно: почтенное имя Мастеров не будет замарано.

Эдмунд Келлер быстро шагал по Пятой авеню. Ему нравилось ходить пешком, лицо приятно обдавало холодом. Он провел первую половину утра с семейством тетушки Гретхен, жившим на Восемьдесят шестой улице. Подобно многим обитателям старой Маленькой Германии, они давно переехали в квартал Йорквилл в Верхнем Ист-Сайде, где Восемьдесят шестая звалась теперь Немецким Бродвеем. Гретхен скончалась два года назад, но он продолжал поддерживать тесные отношения с ее детьми и их семьями.

До Грамерси-парка было всего шестьдесят пять кварталов. В такой погожий холодный денек он мог с удовольствием прогуляться. По дюжине кварталов за десять минут, с севера на юг. Они были длиннее в деловом центре, но надо было только дойти от Пятой до Лексингтон-авеню.

Хетти Мастер пригласила его на ланч. Он прикинул, что старой леди, должно быть, уже за девяносто и не стоит ее огорчать. В последний раз они виделись у его отца неделю назад. Разговор шел о странных делах на фабриках, где шили одежду. Наверное, об этом она и хочет поговорить. Ему было решительно все равно. Сделав приятное старой леди, он заглянет к отцу и останется на обед.

По воскресеньям на Пятой авеню было тихо. Он прошел мимо фасада Метрополитен-музея из красного кирпича и продолжил путь по длинному отрезку, откуда взирали на Центральный парк дворцы миллионеров. Дойдя до Пятидесятых, Эдмунд перешел на западную сторону улицы, чтобы не столкнуться с толпой, выходившей из собора Святого Патрика. На Сорок второй он отметил, что новая библиотека с великолепным античным фасадом почти достроена. Но улыбнулся от удовольствия, только когда добрался до Двадцать третьей, где Пятая авеню пересекалась знаменитой диагональю Бродвея.

Вот оно, Флэтайрон-билдинг – Утюг.

Окраину уже застраивали высотками, но истинное царство небоскребов начиналось только в виду Флэтайрон-билдинг. Впрочем, оно было уникальным. Имея больше двадцати этажей в высоту, вырастая из треугольника на пересечении двух знаменитых бульваров и с видом на Мэдисон-сквер, это здание было одним из самых изящных городских ориентиров. Офисы в узком углу ценились особенно высоко.

Эдмунду Келлеру нравились небоскребы. Он полагал естественным то, что коммерсанты и финансисты с Уолл-стрит максимально использовали свои участки, а это означало рост вверх. За последние двадцать лет развитие строительства с применением стальных балок значительно снизило нагрузку на стены – вся тяжесть приходилась на колоссальные переплетения стали, которые стоили дешево и эффективно выполняли задачу. Средневековые строители крепили высотные здания каменными колоннами и сложными деревянными каркасами, но это обходилось очень дорого. Стальные же конструкции были просты и дешевы.