Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

кто думает здесь прежде всего об учении. Можно подумать, что когда говорится о явлении Ионы в Ниневию, когда упоминается путешествие царицы южной к Соломону, то Иона и Соломон принимаются во внимание ради того, что они несли в сфере своего духа и возвещали через слово. 41 «проповедь Ионы» и ст. 42 «мудрость Соломона» прямо и единственно мыслимы — так, о чем же еще нам думать, если из чистого благородства мы не должны думать «только об учении», как же внешность Соломона и Ионы должна была выражать их внутреннюю сущность иначе, чем через «учение»? Но это только вред для самого богослова, если он относится к учению так пренебрежительно, как будто оно не является надлежащим проявлением Духа, или как будто явление Соломона и Ионы имело нечто совершенно иное, чем мудрость и проповедь иноземной царице и ниневитянам. Ему жаль, потому что он неверно оценивает изречение, его силу, упускает из виду то огромное значение, которое имеет язык для появления великих людей, и тем не менее во всем мире он не приходит к тем чудесам, к которым хотел бы прийти с помощью этого изречения. Или, в конце концов, чудеса — это единственное, что должно быть добавлено, чтобы личность стала более великой, чем были Соломон и Иона? Конечно, Иисус сравнивает свою «внешность» с внешностью Соломона и Ионы, но только в той мере, в какой внешность этих людей была истолкована ими самими в их мудрости и проповеди и целиком помещалась в это проявление духа, т. е. в той мере, в какой учение этих людей раскрывало степень их духа. Теперь, когда Иисус говорит о Себе: вот больше Соломона, больше Ионы, указывает ли Он при этом на Свои чудеса, поскольку «ко всему Его явлению как знамению принадлежали и в особенности Его чудеса?». Тогда бы он был меньше этих людей! Иона раскис, чтобы убедить ниневитян покаяться силой своего слова, Соломон только попросил у Бога мудрости и через нее завоевал признание своих современников, как говорит нам все Писание, а то, что эти люди заработали раскисшими, Иисус хочет завоевать особенно чудесами и указанием на Свои чудеса, таким образом, одним махом, способом, который иначе не доступен бедным детям человеческим в этом мире?

Поднимись от меня, богослов! Ибо написано: вот больше Ионы, больше Соломона, то есть ниневитяне покаялись по проповеди Ионы, царица полуденная пришла от концов земли послушать мудрость Соломона, но вы не поверили словам моим, речам моим, а между тем слова эти есть выражение и изречение личности, ядовитый размах которой безграничен, тогда как Иона и Соломон были еще ограниченными личностями. Но так и останется, только знамение Ионы будет дано вам, вы не увидите никакого другого знамения, кроме этой моей личности и ее, хотя и бесконечного, выражения в слове. Так где же чудеса «в частности»?

Мы, наверное, не перегибаем палку, когда выражаем надежду, что люди наконец-то перестанут ругать философию в предисловиях и с крыш. Вы достаточно долго играли в эту игру, господа, но теперь ей пришел конец, поскольку философия идет, чтобы сбить Писание, за которое вы до сих пор боролись, против вашей оскорбительной защиты, и спасти букву против вас самих. Вы хотите изгнать нас из государства, вы провоцируете против нас правительство, вы призываете против нас небо и ад, и вот! вот! вот! суд пришел на вас: мы изгоняем вас из храма — не веревкой, не страстью, нет, в полном спокойствии, освобождая букву из ваших рук, которые хотели ее задушить, и пусть она свидетельствует против вас! Он изгоняет тебя из храма! Камни храма кричат и обвиняют тебя! Беги! Беги!

Матфей не сам сформировал это изречение, не сразу, ибо он довел его до безмерности, невозможной в свежем, оригинальном построении. Сначала говорится, что этому нечестивому роду должно быть дано только знамение пророка Ионы, это знамение — трехдневное пребывание Иисуса на лоне земли, то есть знамение необыкновенное, и при этом «прелюбодейный» род должен быть посрамлен примером ниневитян, поверивших проповеди пророка без чудес. Невозможно! Но возможно, если учесть, как Матфей — вспомните С. 4, 13, 14! — умеет втиснуть ветхозаветные типы в уже сформировавшееся до него литературное произведение.

Он выписал Луку, но превратил одно предложение изречения с сохраненной конструкцией в ссылку на ветхозаветный тип воскресения Иисуса. В Евангелии от Луки С. 11, 29-32 говорится: «Род сей лукав: знамение нужно ему, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы. Ибо как Иона был знамением для ниневитян, так будет Сын Человеческий для рода сего» — далее следует изречение о царице полуденной и ниневитянах. Здесь связь, здесь все ясно: как Иона стоял перед ниневитянами без знамения и должен был ждать и смотреть, побудит ли их его проповедь к покаянию и избавлению от гибели, так и Сын Человеческий стоит перед этим поколением, и хотя Он больше Ионы, это поколение все равно хочет знамения и поэтому будет осуждено ниневитянами, которые думали совсем по-другому.

Матфей же, поскольку ему не нужно было создавать эту речь и он мог позволить своим мыслям блуждать в самых отдаленных пределах, вспомнил, что Иисус воскрес на третий день, что и сходство пребывания Иисуса на земле для евангелиста было сходством — с судьбой Ионы, который был «три дня и три ночи во чреве рыбы кита», эти две аллюзии побудили его увидеть свое объяснение знамения Ионы на месте Луки, и так мало он заметил громадное противоречие, которое теперь появилось в речи, что он сохранил конструкцию первоначального изречения.

До тех пор, пока критики принимали это изречение в том виде, в каком его составил Лука, за реальное высказывание Иисуса, они могли, конечно, считать, что с его помощью они могут отвергнуть идею о том, что Иисус был чудотворцем. Но оно было сформировано Лукой с позиции, на которой требование чувственной уверенности противостояло провозглашению Евангелия и должно было быть успокоено ссылкой на чистый взгляд на личность Иисуса и на силу Его учения.

В своем первоначальном виде изречение еще не имело такого общего смысла; там оно, скорее, предназначалось для отпора фарисеям, которые, желая искусить Господа, требовали от Него знамения с неба, просто без всякого обращения к общему. «Что, говорит Иисус, род сей просит знамения? Истинно говорю вам, что роду сему не дано знамения». Тогда Иисус оставил их стоять». Лука сразу же спутал это конкретное столкновение с более поздним, которое пережила только община, и таким образом сформировал рассуждение, которое учитывает более общий