Убийца, мой приятель - Артур Конан Дойл

И ещё:

– Как я мог ходить с дамы, зная, что туз на руках?

Наконец он услышал скрип двери, затем в передней послышались чьи-то шаги, и странное смешанное чувство нетерпения и страха охватило его при мысли, что сейчас решится его участь.

Доктор Горас Селби был высокий полный мужчина с внушительной осанкой. Резко очерченные нос и подбородок и пухлое лицо – комбинация, гораздо больше гармонировавшая с париком и галстуком времён первых Георгов[88], чем с коротко постриженными волосами и чёрным сюртуком конца XIX века. Лицо гладко выбритое, так как рот слишком изящно очерчен, чтобы скрывать его под усами, – большой, нервный, чувственный, с необыкновенно симпатичной улыбкой, что вкупе с его тёмными ласковыми глазами чрезвычайно располагало к нему больных и помогало ему вызывать их на откровенность. Его небольшие, мастерски подстриженные бакенбарды и густые волосы уже тронула седина, а крупная величественная фигура уже сама по себе действовала на пациентов успокаивающе. Уверенные и спокойные манеры – в медицине, как и на войне, – словно заключают в себе намёк на прежние победы и обещание таковых в будущем. И в лице доктора Гораса Селби, и в его больших белых, холёных руках тоже было нечто успокаивающее. Он пожал руку посетителю.

– Сожалею, что заставил вас ждать, – сказал он баронету. – Но, согласитесь, трудно быть одновременно и любезным хозяином своим гостям, и внимательным врачом для своих пациентов. Но теперь я всецело в вашем распоряжении, сэр Фрэнсис Нортон. Но, боже правый, вы совсем продрогли!

– Да, мне холодно.

– Вас так и трясёт. Это нехорошо. Это всё из-за ужасной погоды. Выпьете немного вина?

– Нет, благодарю вас. Я действительно чувствую себя не совсем хорошо, но погода тут ни при чём. Я страшно взволнован, доктор.

Доктор повернулся к нему в своём кресле и потрепал его рукой по колену, как треплют по шее испуганную лошадь.

– В чём же дело? – спросил он, глядя через плечо на бледное лицо юноши с испуганными глазами.

Два раза молодой человек делал попытку заговорить, но, видимо, не мог решиться. Затем, быстро нагнувшись, он молча засучил штанину и, спустив носок с правой ноги, обнажил её. Взглянув на его ногу, доктор поморщился.

– Обе ноги? – спросил он.

– Нет, только одна.

– И что, совершенно внезапно?

– Да, сегодня утром.

– Гм! – Доктор выпятил губы и провёл пальцами по подбородку. – Вы знаете причину? – быстро спросил он.

– Нет.

Лицо доктора приняло строгое выражение.

– Я думаю, что мне не нужно напоминать вам, что только полная откровенность…

Пациент вскочил со стула.

– Уверяю вас, доктор, – воскликнул он, – что мне не в чем упрекнуть себя! Неужели вы думаете, что я пришёл сюда для того, чтобы обманывать вас? Клянусь вам, что мне не в чем раскаиваться!

Было что-то одновременно и смешное и трагическое в этой жалкой фигуре, стоявшей посреди комнаты с засученной до колена штаниной и выражением ужаса на лице. Взрыв смеха долетел до них из комнаты, где сидели игроки. Несколько мгновений доктор и пациент молча смотрели друг на друга.

– Сядьте! – коротко сказал доктор. – Вашего слова для меня достаточно. – Он наклонился и провёл пальцем по ноге молодого человека, ущипнув кожу в одном месте.

– Гм! папулёзный, – пробормотал он, качая головой. – Есть ещё какие-нибудь симптомы?

– Зрение у меня стало немного слабее.

– Покажите зубы! – Доктор стал осматривать его зубы и опять поморщился.

– Теперь глаза! – Он зажёг лампу и, взяв в руки маленькую лупу, направил с её помощью свет на глаз пациента. При этом его открытое выразительное лицо осветилось такою радостью, таким энтузиазмом, точно он был ботаник, только что нашедший редкий цветок, или астроном, впервые увидевший в свой телескоп движение давно отыскиваемой кометы. – Вполне, вполне типично, – пробормотал он, поворачиваясь к столу и делая какие-то заметки на листе бумаги. – Любопытная вещь: я пишу монографию как раз на эту тему. Удивительное совпадение.

Увлечённый редким симптомом болезни, он настолько забыл о пациенте, что имел почти торжествующий вид и опомнился только тогда, когда тот попросил дать ему подробную характеристику своего состояния.

– Мой дорогой сэр, – сказал доктор, – нам совершенно незачем вдаваться в подробности. Если я, например, скажу вам, что у вас начальная стадия внутритканевого кератита, то что вы от этого выиграете? Есть указания и на предрасположение к золотухе. В общем, по моему мнению, у вас органическое и наследственное заражение.

Молодой баронет откинулся на спинку кресла, и голова его тяжело упала на грудь. Доктор бросился к стоявшему рядом столику, налил в стакан немного бренди и поднёс его к губам больного. Когда тот выпил, слабая краска показалась у него на щеках.

– Может быть, я поступил несколько неосторожно, сказав вам всё сразу, – промолвил доктор. – Но вы должны были догадываться, какого рода у вас болезнь, иначе вы не пришли бы ко мне.

– Да, сегодня утром у меня появилось подозрение, когда я увидел на своей ноге эту сыпь. Такая же сыпь была и у моего отца.

– Значит, у вас это по наследству от отца?

– Нет, от деда. Вы, быть может, слышали о сэре Руперте Нортоне, известном кутиле?

Доктор был очень начитанный человек и, кроме того, обладал превосходной памятью. Он сейчас же вспомнил об ужасной репутации, которой пользовался в тридцатых годах этого столетия сэр Руперт Нортон, знаменитый картёжник, развратник и дуэлянт, до того погрязший в пьянстве и разврате, что в конце концов даже его собутыльники в ужасе отшатнулись от него и оставили его доканчивать свою постыдную жизнь в обществе трактирной служанки, на которой он женился под пьяную руку. Когда доктор взглянул на молодого человека, всё ещё сидевшего откинувшись на спинку кресла, ему почудилось, что на мгновение за спиной юноши показался неясный образ отвратительного старого денди, в накидке из меха морского котика, с дорогим шарфом, волнами спадавшим с шеи по моде тех лет, и тёмным лицом сатира. От него осталась теперь только кучка костей в полусгнившем гробу, но последствия его развратной жизни налицо – в страданиях ни в чём не повинного молодого человека.

– Я вижу, что вы слыхали о нём, – сказал молодой баронет. – Он умер ужасной смертью, впрочем вполне достойной той жизни, которую вёл. Мой отец был его единственным сыном, учёным, страстно любившим книги, птиц и природу. Но его праведная жизнь не спасла его.

– Его болезнь проявлялась, вероятно, кожной сыпью?

– Вероятно, потому что он никогда не снимал перчаток, даже в комнате. Затем по временам у него болело горло, иногда ноги. Он так часто расспрашивал меня о моём здоровье, что мне это надоело, ведь я не знал причины его расспросов. Он постоянно смотрел на меня тревожным, испытующим взглядом. Теперь я понимаю, что́ он имел в виду.