По ту сторону - Инга Андрианова

Нежнейшие куски мяса, которое и жарить-то не нужно в виду его редчайшей свежести, овощи не по сезону, забытые сорта колбас и деликатные нарезки служили залогом сытости и благополучия. Салаты, холодцы, жульены — все умещалось на этом хлебосольном столе. Сыры всех мастей, бутерброды с икрой и домашние соленья приводили в гастрономический трепет. Гордость стола и его венец — трехлитровая бутыль самогона на апельсиновых корках выносилась отдельно под общий гул и ропот одобрения.

Застолье завершал скабрезный сон советских сладкоежек — торт «Птичье молоко», исполненный на заказ, и оттого казавшийся пределом дефицита.

Все утро отец оформлял больничный лист, так что в Москву мы попали ближе к вечеру, когда разогретое самогоном, источавшее апельсиновый перегар собрание, уже двигалось к десерту.

— Ну, Антон, — вместо приветствия начал старший Карамзин, — расскажи нам о своей новой семье, о том, как бросил Нинку, как Верку настраиваешь против матери. У тебя совесть есть или нет?

— Добрый вечер! — отозвался отец, — С днем рождения, Люся!

— Штрафную! — зашумели братья, — Наливай ему по полной!

— Выпью, сколько сочту нужным, — спокойно ответил отец.

— Не хочешь пить, отвечай на вопросы!

— Отвечу на вопросы Нины — матери моего ребенка, остальных моя личная жизнь не касается.

— Так мы для тебя остальные! — загудел тамада.

— Вы — да, она — нет, — кивнул отец в сторону матери.

— Чего ж ты в дом явился к чужим людям? — завопил средний, юридически подкованный брат.

— Меня хозяйка пригласила.

— Выходит, ты нам одолжение сделал?

— А ну хватит! — грозно рявкнула юбилярша, — Пока что я здесь хозяйка и сама буду решать, кого приглашать, кого — нет!

Юрист хрюкнул и затих, мать громко всхлипнула, тамада насупился, и не дожидаясь тоста, опрокинул стакан.

— Спасибо, Люся, — улыбнулся отец, — но я действительно зашел на минутку — поздравить тебя и доставить дочь на ваш семейный праздник.

— Я тоже зашла на минутку! — подхватила я.

Перспектива попойки с базарной родней испугала меня не на шутку.

— Ты что, уходишь? — ахнула мать, — А как же я?

— Ну зачем я тебе? У тебя здесь столько защитников, они и утешат.

— Ну, ты даешь, кума, — старшой с трудом поднялся с места, — бросить мать в таком состоянии!

— Да в каком она состоянии? Сидит себе, смотрит, как отца тут пинают. У нее-то все в порядке. Это отец сбежал из больницы, это у него открытая язва. Так что ему я нужнее.

Отец покачал головой:

— Меня защищать не нужно. В душе ты со мной, и за это спасибо. И ходить за мной тоже не надо. Хочешь совершить поступок — останься за столом и поздравь тетку. Завтра созвонимся, захочешь — встретимся.

После этих слов он попрощался и вышел за дверь.

Стоит ли описывать, какой задушевный прием устроила мне родня? Так бурно я еще не веселилась. До поздней ночи гости учили меня жизни, читали проповеди, клеймили за черствость и отсутствие совести, шумели и чокались, рыдали друг у дружки на груди, вздыхали, охали… короче, гуляли согласно традициям! Спать завалились тут же на боевых позициях.

С утра пораньше мать возобновила штурм, ее поддержали нетрезвые братья. Полотна Гойи ожили, их персонажи вылезли из рамок, обступили меня со всех сторон и осудили, капая слюной. Через час такого общения у меня разболелась голова, а еще через час кончики пальцев онемели и стали покалывать. К горлу подкатил сухой ком, и этот ком никак не давал себя сглотнуть, потому что гортань одеревенела и потеряла чувствительность.

— Воды!

Я встала… стены закачались, а сердце ухнуло и провалилось. Картинка подернулась, потемнела, а лица расплылись и сгинули прочь. Остаток дня смешался в причудливый калейдоскоп событий: обрывки фраз … белый халат… боль от укола … отцовское лицо, его перекошенный от гнева рот:

— Я вам, как людям, оставил ребенка, а вы что натворили!

… снова серый туман…

Два дня я спала. Никто меня не трогал, не тревожил, никто не лез мне в душу, не зудел, и в этом состоянии покоя организм исцелил себя сам.

— Куда это ты собралась? — мать встала в дверях, преграждая мне путь, — Ты слышала врача? Тебе нужно лежать!

Я заглянула матери в глаза, увидела там бездну и хлипкий уступ, за который цеплялась все эти годы… Не слушая ничьих стенаний, я подхватила сумку и выскочила из квартиры.

Оказавшись на воле, я, наконец, вдохнула полной грудью и тут же поклялась себе держаться от родни на расстоянии, подальше прятать душу от садистов.

Я улыбнулась своим мыслям, расправила плечи и ощутила, как ей, душе, стало чуточку легче.

По осени наш курс погнали на картошку, пообещав, что в Англию поедут только те, кто ударно трудился на полях Подмосковья.

За границу хотелось всем, даже троечникам, поэтому собирать урожай отправился весь курс. В середине октября зачумленные и завшивленные мы вернулись в Москву. Одна половина курса сгибалась от гастрита, другая маялась от несварения, а в Англию поехала профессорская дочь, сын КГБ-шника и отпрыски членов всех величин, уверенные в том, что картошка растет круглый год на прилавках.

Отец огорчился, узнав, что с колыбелью футбола меня прокатили. Он надеялся на эту поездку, как на возможность побега из пролетарского рая. В Лондоне его ждало жилье и работа: уже второй сезон ему предлагали курс лекций в местном университете. Отец с выездом не торопился, документы не подавал — опасался, что меня, дочь предателя и антикоммуниста, тут же погонят из комсомола и неминуемо отчислят.

Как-то раз я спросила отца:

— Скажи, а ты мог увезти меня раньше, когда я еще училась в школе?

— На это требовалось согласие матери, а она его ни разу не дала. Все эти годы я ждал твоего совершеннолетия, того самого дня, когда твоя мать потеряет контроль.

— Все это выглядит странно: я для матери всегда была обузой. Ты, случайно, не спрашивал, почему она меня не отпускала, почему не давала согласия на выезд?

Отец лишь горько усмехнулся:

— Она уже дала согласие… на твое лечение в психушке. Так что не стоило рисковать. Я ждал, когда ты вырвешься на стажировку и получишь политическое убежище. Именно тогда я и собирался подать на выезд, и если потребуется, подключить общественность, вражьи голоса и всех великих отщепенцев.

Рано или поздно отца бы выпустили — страна в тайне мечтала избавиться от своего заблудшего сына. Вот тут-то он и намеревался покончить со строительством коммунизма. Удивляло одно: имея такой колоссальный опыт общения с органами, отец всякий раз умудрялся недооценивать их виртуозность. Похоже, о планах отца стражи нашей безопасности узнавали на стадии их разработки. Мои бумаги на выезд не проходили и первой инстанции, так что стажировалась я исключительно в читальном зале, а жажду путешествий удовлетворяла на метро. Училась я в ту пору на редкость стабильно.